Тут администратор понял, что несколько перегнул палку, поскольку Ольга разразилась слезами. Из этой слезной бури доносились, правда, какие-то нечленораздельные звуки, но понять их смысл Меняйленко было не под силу. Лишь когда шквал стал затихать, Александр Тимофеевич разобрал отдельные слова, которые извергала из себя, сотрясаясь от незаслуженной обиды, Ольга.

— Какие пятаки? Какие гроши? Да он мне вообще денег не давал. Платил за квартиру — и то ладно. Я любила его, понимаете вы или нет, черствый человек? Да и выглядел он не больно процветающим — так, один пиджачишко, курточка кожаная — я бы ее из тысяч других узнала. — Тут Ольга едва не ляпнула, что видела Пашу в вагоне поезда на вокзале, но вовремя удержалась. Не хватало еще впутывать в это дело своего бывшего любовника.

— М-да, — произнес Меняйленко, оценивая в прямом смысле плачевное состояние девушки. — От вас, Оленька, сейчас вреда больше, чем пользы. Давайте-ка я лучше отвезу вас в Усольцево. Вы поспите, успокоитесь немного, а там видно будет — может, какая дельная мысль в голову и придет.

— А как же он? — указала девушка на дверь палаты, где лежал бледный, забинтованный Аристарх. — Я от него никуда не уеду. Ведь он мне жизнь спас... Я буду у его палаты всю ночь сидеть — или весь месяц, если понадобится!

— Не понадобится, — жестко сказал Меняйленко и, отодвинув на рукаве манжет, посмотрел на часы. — Во-первых, вы ему сейчас ничем помочь не можете, во-вторых, как вы уже, наверное, слышали, его жизнь вне опасности, а в-третьих, и самых главных, — тут администратор со значением Ольге подмигнул, — через час—полтора здесь будет мать его светлости — княгиня Анастасия Анатольевна Собилло. Женщина эта — при всех ее несомненных достоинствах — известна своим крутым нравом и сумасшедшей, прямо—таки болезненной любовью к сыну. — Администратор взял девушку за руку и заглянул ей в глаза. — Догадываетесь, чем это вам грозит? Разве она потерпит у изголовья больного присутствие женщины, ставшей причиной ранения ее разлюбезного сынка? Неужели вам хочется пережить еще одну неприятную сцену? А в том, что так оно и будет, я не сомневаюсь. Неизвестно еще, хватит ли у вас для этого сил. Да вы на себя в зеркало посмотрите... Уж и не знаю, кто выглядит сейчас краше — раненый или вы, моя дорогая.

Меняйленко уговаривал Ольгу с такой настойчивостью и привел ей в пользу этого такое количество веских аргументов, что она под конец сдалась и дала вывести себя из госпиталя и усадить в машину.

В последнюю минуту, правда, она попыталась оказать Александру Тимофеевичу слабое сопротивление и, схватившись за косяк двери, стала уверять администратора, что ей негде ночевать, и поскольку номер ее в Усольцеве полностью разрушен, она найдет себе место здесь, в приемном покое. Но Меняйленко сильной рукой не грубо, но решительно разжал ее пальцы и повел к дожидавшемуся на госпитальной дорожке сверкающему «Мерседесу», приговаривая, будто обращаясь к душевнобольной:

— Как же негде ночевать, Оленька? А номер князя на что? Я уже его на вас переоформил и за три дня вперед заплатил — неизвестно ведь, как все сложится в Управлении внутренних дел и на сколько они вас здесь задержат. А если вы всяких нежелательных разговоров опасаетесь, я дал команду тамошнему персоналу держать рот на замке и в душу к вам не лезть.

Когда Ольга снова вошла в номер Аристарха, ею овладело странное чувство. Вот сейчас откроется дверь и из соседней комнаты выйдет он, ее Листик — так и только так теперь Ольга называла Собилло, о существовании которого еще несколько дней назад даже и не подозревала. Здесь все напоминало о нем, а шелковый, с монограммой «А.С.» халат, небрежно брошенный на ручку кресла, все еще хранил, казалось, очертания его фигуры. И еще запах его тела — неповторимый и сложный. В нем смешивались ароматы дорогого табака с пряным запахом, одеколона и еще чего— то неуловимого, но вполне осязаемого Ольгой — чего она бы не спутала ни с каким другим запахом. Если бы потребовалось, она нашла бы Аристарха в абсолютной темноте именно по этому сложному многокомпонентному аромату, потому что он не мог принадлежать больше ни одному человеку на свете.

Теперь, правда, от Аристарха Викентьевича Собилло пахло, большей частью, всевозможными медикаментами, и его рана не давала Ольге покоя: в самом ли деле его жизнь вне опасности или врачи говорили это только для того, чтобы ее успокоить? Несколько раз она подходила к двери, чтобы, распахнув ее, бежать по коридору Усолыдевского дворца к выходу, а потом каким-нибудь способом добраться до военного госпиталя и узнать, как там обстоят дела с ее Листиком. Чего-то подобного, по-видимому, ожидал и Меняйленко. Не прошло и часа после водворения девушки в номере Собилло, как он постучал в ее дверь.

— Извините, Оленька, это опять я, — произнес администратор, когда девушка ему открыла. — Кажется, в госпитале я предлагал вам приехать сюда и поспать, но сейчас прихожу к выводу, что с этим успеется. Да и какой, к черту, теперь сон? Вряд ли вы сомкнете сегодня глаза, не так ли?

Ольга обреченно кивнула, соглашаясь с Меняйленко. Она впустила гостя в комнату, даже не удивившись, что тот не отправился ночевать домой, в Первозванск, а остался в Усольцеве.

Тот, будто отвечая на ее невысказанный вопрос, сказал:

— Меня, знаете ли, тоже бессонница мучает. Кроме того, после сегодняшнего покушения было бы странно оставлять вас одну без охраны. Ну и еще одно: завтра вам предстоит беседа с майором Неверовым. Он, уж поверьте моему слову, постарается устроить из допроса настоящий спектакль. А потому, прежде чем ехать в Управление внутренних дел, будет неплохо, если мы с вами предварительно проговорим кое-что. Вы, надеюсь, понимаете, что Неверову вовсе не обязательно знать об этом деле абсолютно все?

Меняйленко сплел короткие руки за спиной и прошел к кабинетному роялю, стоявшему у окна. Вид его открытой клавиатуры неожиданно разбудил дремавшие в душе администратора таланты и он ни с того, ни с сего взгромоздился вдруг на круглый стул и простер над бело-черным частоколом клавиш пухлые, поросшие черными волосиками пальцы. Он удивительно напоминал крупного жука, наколотого на булавку, и Ольга была вынуждена сделать над собой известное усилие, чтобы не рассмеяться. Однако стоило зазвучать музыке, и Ольга сразу же простила Меняйленко его забавный вид. Александр Тимофеевич мастерски исполнял на кабинетном «Стейнвее» Лунную сонату Бетховена. Но продолжалось это недолго.

Осторожно прикрыв крышку, Меняйленко прекратил музицировать и, крутанувшись на стуле, повернулся к Ольге лицом.

— Отчего же все-таки вас хотели убить? — загадочно спросил он.

— Да не знаю я — говорю вам, как на духу, Александр Тимофеевич, — привычно покачала головой Ольга и уселась на диван, обхватив себя за колени руками. Вопрос этот с некоторых пор стал вызывать у нее раздражение. Во-первых, потому, что она действительно не знала на него ответа, а во-вторых, ей слишком часто его задавали в последнее время — самые разные люди.

— Плохо вы отвечаете, плохо. Не подумавши и с раздражением, — совершенно спокойно заметил Меняйленко, оставив, наконец, в покое вертящийся стул. — Вы отказываетесь думать, а вам нужно именно сейчас напрячь все мозговые извилины и посмотреть на случившееся с иной стороны, возможно, под новым, непривычным ракурсом. Так как вы все-таки думаете, имеет к этому отношение Заславский или нет?

— Вы же умный человек, Александр Тимофеевич, и даже, по свидетельству осведомленных людей, работали в КГБ, — сказала Ольга, не без ехидства втыкая эту булавку в пухлую плоть администратора. — Зачем, — тут она повысила голос и еще раз повторила, — зачем ему меня убивать? Я же ничегошеньки о его делах не знала и не знаю. Даже если предположить, что мой прежний возлюбленный по имени Паша обладал какими-то компрометирующими сведениями о Заславском, которыми со мной делился, то какого черта антиквару нужно было ждать, когда я поеду в ваш Первозванск? Чтобы меня здесь прикончить? Он бы преспокойненько кокнул меня в Москве, где, как вы понимаете, сунуть концы в воду куда легче. Там даже не надо устраивать стрельбу посреди бела дня — достаточно случайного наезда, и журналистка Туманцева прекратила бы свое существование. В столице, заметьте, у меня не было бы таких высоких покровителей. — Тут Ольга отвесила Меняйленко короткий поклон.