— Так вот почему я очнулась в чистом поле, — с улыбкой произнесла Ольга, — а я уж было решила, что попала на тот свет. Сколько же я тогда пролежала? Наверное часа три или даже четыре — никак не меньше. Даже небо стало уже как будто голубеть и все вокруг казалось таким призрачным, расплывчивым...

— Это потому, что они вам дали понюхать эфира — чтобы вам лучше спалось. Потом, когда вы пришли в себя, с вами начал происходить довольно неприятный процесс. Он именуется «отходняком». Оттого-то у вас болела и кружилась голова, а перед глазами все расплывалось.

— А что было дальше?

— Дальше? — Меняйленко нахмурился. — Приблизительно в это же время — на рассвете — к площади у драмтеатра подъехал синий «Сааб», из него вылез человек, подошел к ларьку, где торговал Сенечка, и хладнокровно его пристрелил. — А знаете ли вы, что к его смерти косвенно причастны и мы с вами?

— Как же, знаю, — промямлила в ответ Ольга. — Заславский думал, что я пойду в милицию и расскажу про Сенечку. Его вызовут на допрос, он там расколется и выложит все о поручении, которое дал ему антиквар на мой счет.

Меняйленко неопределенно хмыкнул.

— В ваших рассуждениях, несомненно, есть рациональное зерно, но все далеко не так просто. Мысль ликвидировать Сенечку окончательно созрела в голове у Заславского в ту самую минуту, когда парни из Усть-Волжска сообщили ему, что обнаружили в вашей сумке, помимо ключа с биркой санатория Усольцево, мою визитную карточку. Я, конечно, человек не слишком заметный, но кое-какие связи у меня есть. Если вы примете во внимание должность, которую я занимал в Первозванске прежде, то поймете, что меня Заславский боялся ничуть не меньше, а может даже и больше, чем официальные органы. В милиции, подчас, дела месяцами лежат без движения, а служба безопасности Дворянского клуба действует решительно и быстро. Алексей Витальевич понял, что стоит мне добраться до Сенечки, как тот мигом все расскажет.

— Выходит, разделавшись с Сенечкой, Заславский окончательно осмелел, поскольку знал наверняка, что в городе нет больше ни одного человека, который мог бы увязать происшествие на шоссе с его именем? — произнес Аристарх, решивший, наконец, внести в разговор свою лепту.

— Получается, что так, — сказал администратор. — Более того, утром — сразу же после убийства Сенечки — он укатил в Москву, чтобы обеспечить себе алиби, дав перед этим строгие указания своим громилам, как действовать дальше.

— И они — с его благословения — разгромили комнату Ауэрштадта и мой номер в Усольцеве? — мрачно произнесла Ольга, не то вопрошая, не то утверждая.

— Что ж поделаешь? Полотно Рогира искали, где только можно. Перед отъездом Заславскому, правда, с опозданием на двое суток, пришла в голову новая мысль — абсолютно, надо сказать, верная. Он догадался, что Паша был связан с Ауэрштадтом и, возможно, даже полагал, что его бывший приятель убил старика из-за картины.

— Но если убил, то, стало быть, картину унес он? — грудным, глубоким голосом проговорила княгиня Анастасия Собилло и с помощью экономки принялась разливать чай. Именинный торт, приготовленный на заказ, был великолепен и походил на крохотную модель Первозванского кремля. Ольга догадалась, что это был сюрприз администратора.

— Может да, а может и нет. Заславский, знаете ли, не хотел рисковать и решил не упускать даже самой ничтожной возможности отыскать полотно. Он вполне резонно предположил, что лучшего места для его временного сокрытия, чем опечатанная комната, не придумаешь. Когда же его громилы полотно у швейцара не обнаружили, им ничего не оставалось, как наведаться к Оленьке в номер, — развалившись на стуле, сообщил Меняйленко и стал тыкать позолоченной ложечкой в торт. Проглотив кусочек, он склонил голову набок, будто прислушиваясь к тому, как торт совершает свое путешествие по пищеводу, после чего удовлетворенно кивнул и добавил: — Не разучились еще делать, подлецы. Только вот, по-моему, рому малость пожалели.

— Да нет, Александр Михайлович, рому, по-моему, в самый раз, — заметила хозяйка дома. — Вы уж так нам угодили, так угодили. Десерт, можно сказать, уникальный.

— Да погодите вы, мама, с десертом, — несколько раздраженным голосом сказал Аристарх, отодвигая в сторону свою тарелочку с шоколадной башней. — Пусть господин администратор ответит, зачем Заславскому нужна была смерть Ольги.

— Да, почему он хотел меня убить? — подхватила Туманцева, глотнув чаю из чашки с золотым ободком. — Меня, знаете ли, почему-то особенно занимает этот вопрос.

— Заславский, как вы понимаете, на этот вопрос отвечать не станет, — Меняйленко поднялся с места, обошел вокруг стола и по-дружески приобнял Ольгу за плечи. — Дело в том, что улик против него нет никаких. Парни-то из Усть-Волжска легли на месте, а трупы, как известно, молчат. Могу лишь высказать предположение, — тут администратор чуть повысил голос, обращаясь ко всем: — Мне кажется, что таким образом он хотел объявить Паше, что начинает против него войну. Не забывайте, что жива еще Пашина мать. А выстрелы у почтамта, на мой взгляд, надо было понимать так: трепещи, предатель — если не принесешь картину мне в зубах, виляя хвостом, как побитый пес, за твоей подругой на тот свет отправится твоя мамаша!

Администратор вернулся на свое место, но не сел за стол, а принялся расхаживать туда и обратно по столовой, заложив руки за спину.

— Вот что я хочу вам объявить, — начал он. — Большая часть того, о чем я вам говорил сегодня — не более чем мои предположения, фантазии, если вам угодно. Привлечь Заславского можно пока только за попытку кражи картины из комнаты на Таганке. Как все обстояло на самом деле, мы, возможно, не узнаем никогда. Тем не менее, — Меняйленко остановился на месте, воткнувшись взглядом в «Этюд 312», находившийся на стуле рядом, — тем не менее, — повторил он, — мне кажется, что мой расчет был, в основном, верен. В противном случае, такой осторожный человек, как Заславский, вряд ли бы приехал ночью в чужую квартиру, где мы на вполне законных основаниях смогли его арестовать. Отпереться он не мог — у нас имелась видеозапись.

— Так расскажите же скорее, Александр Тимофеевич, как вам удалось его туда заманить? — оживилась Ольга, забывая разом и про чай, и про торт.

— Очень просто, — самодовольно произнес Меняйленко, горделиво выпячивая вперед грудь или, вернее, живот. — Я послал ему телеграмму на адрес магазина «Аэлита»: «Портрет старой квартире. Забери ночью. Раскаиваюсь. П.»

— И что же, такой прожженный тип, как Заславский, клюнул на эту писульку? — хмыкнул Аристарх, знаком предлагая экономке наполнить его чашку. — Сомнительно как-то.

— Клюнул, однако ж, — сказал администратор, усаживаясь на стул и начиная поединок со второй порцией торта. — Я привык все усложнять, но на этот раз решил воспользоваться самым простым способом. А почему? — Меняйленко воздел вверх позолоченную чайную ложечку. — Да потому что моя телеграмма отлично легла в схему, которую выстроил себе Заславский. Он решил, что его столь недвусмысленно выраженная угроза подействовала и Паша сдался. Другими словами, испугался смерти — и собственной, и своей матери.

— А где, кстати, Каменев сейчас? — поинтересовался Аристарх с весьма кислой миной на лице. За минуту до того этот вопрос хотела задать Ольга, но удержалась, хотя ей это стоило немалого труда.

— Кто ж его знает, — равнодушно промолвил Меняйленко, запивая торт чаем. — Бегает, должно быть, где-то. У нас против него ничего нет. Он даже «Этюд 312» вернул, правда, довольно необычным способом. Приехал втихаря на Таганку, когда Клара Альбертовна изволила почивать, и повесил его на стену под видом репродукции с картины Васнецова.

— Что же это он отказался от Рогира? — ехидно осведомился Аристарх. — Заславского испугался? Или совесть замучила?

— Да нет там никакого Рогира ван дер Хоолта, — хладнокровно изрек Меняйленко, но потом вскочил, как ужаленный, со стула, всплеснул руками и вскричал: — Бог мой, да я же вам самого главного не сказал! Вся эта гонка за «Портретом молодого человека с молитвенно сложенными руками» кисти великого Рогира ван дер Хоолта, оказалась никчемной суетой. «Этюд 312» — всего только «Этюд 312» и ничего больше. О чем — если вы, Оленька, помните — я вам всегда и говорил.