Ольга была поверхностно знакома с теорией Аристарха, что дворянское достоинство в состоянии исправить человека и сделать его лучше, а если не его, то хотя бы его потомство, — но, признаться, не совсем ее разделяла. В такие минуты ей приходили на ум представители высшего общества, у которых руки были, что называется, по локоть в крови. Ей вспомнились барон Жиль де Рец по прозвищу «Синяя борода», который был настолько ужасен, что сделался героем страшных сказок; Мария Медичи, отравившая собственного сына; ублюдочная Салтычиха, запоровшая насмерть не один десяток сенных девушек; и еще десятки других, не менее зловещих персонажей.

— Где же голос дворянской крови? — спрашивала она в таких случаях у Аристарха. — Где благородство, о котором ты прожужжал мне все уши?

— Да это же просто выродки, — мрачно отвечал тот. — А выродки существуют у любого племени, даже у ангелов. Кто такой, по-твоему, сатана, как не выродок? Господь приблизил его к себе, а он решил устроить против него бунт! Нет, главный девиз любого дворянина — преданность и верность.

Они с Ольгой сидели на Главпочтамте в том его отделе, что именовался казенными словами «Телефон и телеграф», и время от времени заходили в кабинки с аппаратами — каждый в свою. Ольга пыталась дозвониться до редакции, Аристарх же, вспомнив старое обещание, данное Меняйленко, хотел связаться с пресс-атташе Столичного северного дворянского общества княжной Базильчиковой.

— Скажи, Аристарх, а ты тоже преданный и верный?— поинтересовалась Ольга. Это было отнюдь не праздное любопытство. Всякая женщина на ее месте согласилась бы, что когда уходит мужчина — это, как минимум, больно и унизительно. А от Ольги только что ушел любимый человек, поэтому в сознании девушки постоянно совершалась работа: она все еще пыталась выяснить, кто из двух мужчин занимает в ее душе главенствующее место — Собилло или Паша Каменев.

Аристарх сильно походил на кинозвезду. Он был не просто красив, он был ослепителен, и Ольга, временами представляя его рядом с собой, думала, что жить с таким — все равно что жить на солнце. К солнцу тянулись все — и мужчины, и женщины, и даже дети.

Паша же больше походил на камень — шершавый, теплый и надежный. И такой же немногословный и сдержанный. Даже фамилия у него была подходящая. Именно из таких вот камней складывают пресловутую стену. За ней, как считается, женщине очень удобно и приятно находиться: чистить, к примеру, перышки, воспитывать детей и вести хозяйство.

При всем том события, в центре которых невольно оказалась Ольга, доказывали обратное. Надежный, как каменная стена, Паша оставил ее, а подобный голливудской звезде Собилло последние дни следовал за ней, как приклеенный, не отпуская от себя ни на шаг. Что это было с его стороны? Легкое увлечение? Прихоть? Или сама любовь? При этой мысли Ольга незаметно постучала по деревянному стулу, на котором сидела, чтобы не сглазить. Хотя к новому большому чувству она не была готова, но чувствовала, как ее существо уже раскрывается, и рука умелого садовника могла бы помочь этому цветку...

Ольга снова направилась в кабинку таксофона и — о чудо! — услышала, наконец, в трубке голос Арманда Грантовича.

— Ты где это пропадаешь? — сурово вопрошал ее начальник. — Мы с ума сходим — ждем не дождемся от тебя обещанных статеек. Хотя бы нескольких строк. Сразу надо было позвонить в редакцию — в первый же день после приезда.

— Да тут такое началось, что у меня ни минуточки свободного времени в запасе, — сказала, будто оправдываясь, Ольга. Потом, правда, она решила, что вины за ней нет, и перешла в наступление: — А вы тоже хороши. Забыли, что позвонить в Москву из другого города — это проблема. Слушайте теперь меня внимательно, я диктовать буду. И так уже рука отсохла монеты в приемник бросать.

И она, не отвлекаясь, застрочила как из автомата, рассказывая о первозванских событиях последних дней. В трубке слышно только было, как шуршали страницы блокнота, которые переворачивал редактор. Ольга диктовала четко и ясно, как по писаному, хотя перед ней никаких заметок, кроме начерно набросанного на клочке бумаги плана, не было.

Когда Ольга закончила свою не без волнения произнесенную речь — как никак, это был ее первый большой репортаж — ответом ей было молчание. Казалось, редактор раздумывал перед вынесением приговора: сразу ли завернуть материал или немного помучить автора перед тем, как его отвергнуть. Ольга ждала — как говорится, приговоренному не след торопить исполнение казни.

— Девочка моя, — произнес наконец редактор. — У тебя же получился грандиозный репортаж! Но что же за этим последует? — Уже другим, деловым голосом осведомился он. — Надо же дать понять читателю, какого черта этот старый хрен Ауэрштадт слямзил «Этюд»?

У Ольги сразу же полегчало на душе. Главный хвалил кого-либо редко, но всегда за дело.

— Значит, берете? — коротко осведомилась Ольга, чтобы скрыть обуревавшие ее чувства. — Или еще потребуется согласование?

— Считай, что материал в номере. Кстати, выбери себе псевдоним — яркий и хлесткий. Сейчас это в моде. Когда станешь знаменитой журналисткой или писательницей, оценишь смысл того, о чем я говорю. Только побыстрее давай — у меня времени нет. Хочу, чтобы твоя статья вышла завтра же!

«Псевдоним? — подумала Ольга. — Какого черта? Чем плохи мои собственные имя и фамилия? С другой стороны, почему бы и не пошутить? Не «постебаться»?» И она недрогнувшим голосом произнесла в трубку:

— Если вы настаиваете, Арманд Грантович, пусть моим псевдонимом будет «Ольга Собилло». Хлестко и звучно, как вы думаете?

— Прелестно, — пропел в трубке редактор. — Откуда ты только это имечко выкопала? Уж не из средневековой ли истории? Обладатель-то возражать не будет?

Ольга посмотрела сквозь зеленоватое стекло телефонной будки на сидевшего в зале Аристарха и тихонько хихикнула.

— Так ведь имечко из древней истории — вы же сами сказали. Кому же возражать-то?

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Сержант Лена Тарабрина несла дежурство в центре, отбывала, так сказать, особую повинность, выпадавшую на долю каждого сотрудника, имевшего несчастье проживать и нести службу на окраине Первозванска. Каждый участок обязан был выделять людей для дежурства в центре города: центральные отделения, укомплектованные не лучше окраинных, со своей миссией не справлялись. Это была своеобразная дань. Лена про себя называла ее «татарской»: во-первых, потому, что уклониться от этой повинности было невозможно, а во-вторых — по той причине, что в эти дежурства всякий раз вовлекали ровно десятую часть всего личного состава отделения. В стародавние времена татары тоже брали у населения десятину — десятую часть от имущества, скота и, конечно же, людей, — чтобы служили великому хану Золотой Орды. Потом эти отатарившиеся русские били своих ничуть не хуже татар природных, или, по-научному, этнических.

Эти соображения, правда, Лену сейчас волновали мало, но ходить не на свой участок она — как и все ребята в отделении — считала за наказание.

Впрочем, наказывать Лену было за что. Начальник отделения майор Кильватер долго смотрел на них с Кругляком немигающим взглядом совиных глаз и, чтобы продлить их мучения, молчал, перекладывая с места на место какие-то бумаги у себя на столе.

— Значит, инициативу решили проявить? — справился он загробным голосом и оглядел подчиненных. Лене как персональной врагине майора предназначался взгляд особой холодности. — Кто вас просил в погоню пускаться, да еще при этом стрельбу открывать? Вас что — на задержание отправили? что-то не припомню.

— Так ведь, товарищ майор, они же из опечатанной квартиры вырвались, — оправдываясь, сказал тогда Кругляк. — И обыск, между прочим, там учинили — все вверх дном перевернули. Что же нам было делать?

— Что-что? Тихонечко констатировать случай вандализма и ехать спокойно домой — в отделение. Мать вашу за ногу! А там бы вышестоящие командиры решили, как быть дальше с этой комнаткой, — покрикивал на подчиненных Кильватер, оглаживая на груди новый китель. — Подумаешь, печать сорвали? В квартиру покойника зашли. Банк что ли, по-твоему, Кругляк, ограбили? Ты знаешь, сколько сейчас по городу психов бродит? То-то. Приехали бы мы на следующий день, чин-чинарем все осмотрели и снова бы эту чертову печать навесили. И не было бы дела на весь город. А теперь что получается? — Кильватер прошел к окну и посмотрел, как сержант Смык меняет на милицейском «козлике» колесо. — Погоня с перестрелкой, а в результате — нуль. Нуль. Осознаешь ты это, Кругляк, или нет? — обратился он к старлею, хотя Лена понимала, что в большей степени это восклицание относится к ней. У нее вообще складывалось ощущение, будто начальник полагает, что она подбила Кругляка на всю эту авантюрную затею. — Да еще и пенсионера зачем-то с собой прихватили! Зачем, Кругляк, вы повезли с собой старика Савельева? — с иронией поинтересовался Кильватер, искоса поглядев на себя в висевшее в кабинете зеркало и убедившись, что новый мундир сидит на нем, как влитой.