Вечная неуверенность в себе тяжелым бременем давила Вариингу. Вот и в ту субботу, ссутулившись, она брела по улицам Найроби к автобусной остановке, чтобы сесть в матату[14] и доехать до родительского дома в Илмороге.

Даже много дней спустя, когда ее жизнь совершенно переменилась, она не могла понять, как ей тогда удалось пройти по Ривер-роуд, пересечь улицу Рональда Нгалы и оказаться на кромке тротуара улицы Скачек, между собором святого Петра и магазином швейных машинок. Здесь была автобусная остановка "Отель "Кока".

Прямо на нее мчался автобус. Вариинга зажмурилась, сглотнула слюну. Сердце стучало в такт словам: "О господи, не оставь меня в час испытаний, не прячь свой лик… Прими меня…"

Внезапно Вариинга явственно услышала голос: "Опять ты хочешь убить себя! С чего ты взяла, что твой земной путь окончен? Кто сказал, что твое время вышло?"

Вариинга открыла глаза, огляделась. Чей это голос? При мысли о том, что чуть было не произошло, по телу пробежала дрожь, все поплыло перед глазами: люди, здания, деревья, машины. Уши точно ватой заложило. Городской шум исчез, будто все вокруг погрузилось в вечное безмолвие.

Ноги подкосились. Вариинга поняла, что теряет сознание. И в это мгновение кто-то подхватил ее под руку, не дав упасть.

— Вам дурно? — услышала она мужской голос. — Посидите в тени, не следует оставаться на солнце.

Вариинга даже не могла разглядеть того, кто обращался к ней. Не в силах возразить, она позволила отвести себя на ступени салона "Божественный массаж и неземная красота" при отеле "Кока". Дверь в салон была заперта. Вариинга села на ступеньку и опустила лицо в сложенные чашечкой ладони, так что пальцы касались мочек ушей; прислонилась к стене. И тут силы совсем оставили ее, она скользнула в бездонный мрак. Тишина. Потом раздался свист, еще какие-то звуки, напоминавшие голоса, далекое пение, будто принесенное волнами или ветром:

Вновь возникший свист заглушил пение, так что слов нельзя было разобрать. Они растворились в какофонии, утонули в пенистой мешанине звуков.

Вариингу охватил кошмар, это страшное видение бывало у нее и раньше, когда она еще училась в начальной школе в Накуру и ходила на проповеди в храм святого Розария.

Сначала завернулся один край пелены, сотканной из кромешной мглы, и появился парящий в воздухе крест. Потом она увидела толпу одетых в рубище людей, вырванную из мрака снопом света, они тащили дьявола к кресту. На нем было шелковое одеяние, в руке трость, напоминавшая сложенный зонт. Голову венчали рожки, семь по счету, семь труб, поющих хвалу греху. У дьявола было две пасти — одна на лбу, другая на затылке. Его живот волочился по земле, будто начиненный всеми мирскими пороками. Кожа красная, как у опаленной свиньи. У креста он затрясся в конвульсиях, словно свет вызывал у него рези, застонал, моля толпу о пощаде, клянясь, что оставит людей в покое и прислужникам своим запретит чинить адские козни на земле.

Но толпа ответила ему как один:

"Знаем мы твои уловки и хитрости. Ты совершаешь убийство, а потом напяливаешь тогу сострадания и утираешь слезы на лицах сирот и вдов. Ты крадешь по ночам у людей последний кусок, а наутро посещаешь своих жертв в тоге милосердия и даруешь им калебас зерна, тобой же украденного. Ты возбуждаешь в людях похоть ради собственного удовольствия, а затем рядишься в тогу праведности и призываешь грешников к покаянию, требуешь, чтобы они шли вслед за тобой по пути воздержания. Ты прибираешь к рукам чужое добро, а потом прикидываешься другом обездоленных и кричишь громче всех: "Держите вора!"

Без лишних проволочек люди распяли лукавого и, грянув победный гимн, удалились.

Три дня спустя явились другие, в костюмах и галстуках. Прокравшись вдоль стены мрака, они сняли дьявола с креста, опустились перед ним на колени и стали громко молиться, чтобы он роздал им свои мошеннические покровы. Животы их стали набухать, они поднялись с колен и направились к Вариинге, насмехаясь над ней, поглаживая свои утробы, в которые теперь вселились все мирские пороки…

Вариинга вздрогнула, очнулась. Ее сознание словно бы возвращалось из дальнего странствия. Она увидела, что все еще сидит на ступенях отеля "Кока" на улице Скачек по соседству с собором святого Петра, и странные звуки, что слышались ей, оказались всего-навсего автомобильными гудками и урчанием моторов. "Как я сюда попала? — удивилась она. — Помню, что села в семьдесят восьмой автобус в Офафа-Иерихоне; проехали Иерусалим, Бахати, выехали на Джогу-роуд, миновали автовокзал Макааку и… ах, да, я ехала в университет к Джону Кимване, последний раз взглянуть на любимого… Вышла у Национального архива, возле химчистки "Белая роза", пошла по улице Тома Мбойи мимо мечети Кунжа, вдоль решетки сада Джи-ванджи, миновала "Гарден-отель". Остановилась на углу улицы Гарри Туку, напротив Центрального полицейского управления. При виде университетских зданий, и особенно инженерного факультета, мне припомнились мечты моей юности, те времена, когда я еще училась в школе в Накуру… Все мои надежды втоптал в грязь Богатый Старец из Нгорики. Когда же в эти воспоминания вторглись мысли о Джоне Кимване, который в довершение всех прочих бед вчера бросил меня, я внезапно ощутила, что мозг и сердце горят огнем, гнев и горечь душат меня… Что же было потом? Куда я пошла? О господи, где моя сумка? Оставила где-то… Как же я уплачу за проезд до Илморога?"

Вариинга повернула голову, и глаза ее встретились с глазами мужчины, который помог ей и усадил на ступеньки.

— Да вот, вот она, — сказал он, протягивая ей черную сумочку, отделанную мехом зебры.

Вариинга взяла сумку и, так и не вставая со ступенек, вопросительно посмотрела на него. Фигура юноши, а лицо зрелого мужчины. Густые, черные как смоль волосы, козлиная бородка. Карие глаза излучают ум, словно видят то, что от других скрыто. Джинсы цвета хаки, коричневая кожаная куртка, черный чемоданчик подмышкой.

Мужчина принялся объяснять, как у него оказалась сумка Вариинги.

— Вы обронили ее на Ривер-роуд, около чайной, там, где останавливаются матату на Ньери и Мурангу. Я поднял ее и пошел за вами. Вам сегодня очень везло — чудом не угодили под колеса; улицы переходили, словно слепая, так лавировали между машинами, словно накурились зелья. Я догнал вас уже на тротуаре и теперь вот жду, когда вы придете в себя — вернетесь из дальних земель, куда вас занесла душевная тоска.

— Откуда вы это знаете? — спросила Вариинга.

— По вашему лицу, глазам, губам, — ответил молодой человек.

— Спасибо за сумочку, — сказала Вариинга. — Я и не заметила, как ее обронила. А в кармане у меня ни цента.

— Проверьте, все ли цело, пересчитайте деньги.

— Денег-то было всего ничего, — сказала она невесело.

— Все равно проверьте. Знаете поговорку — только воришка, стянувший жалкий грош, попадает на виселицу!

Вариинга открыла сумочку, без особого интереса заглянула внутрь и сказала:

— Все на месте.

Ей не давал покоя один вопрос: чей это голос остановил ее? Неужели этого мужчины? Как он смог прочесть ее мысли? Откуда ему знать, что она уже не впервые собиралась расстаться с жизнью?

— Вы окликали меня до обморока?

Мужчина покачал головой.

— Я подошел, когда вы уже падали. Вы больны?

— Нет, — быстро отозвалась Вариинга. — Просто устала от Найроби — душой и телом.

— Что верно, то верно, — кивнул молодой человек, — Найроби огромен, бездушен, порочен. — Он приблизился к Вариинге и, тоже прислонившись к стене, продолжал; — Но не один лишь Найроби переполнен нечистью. В любом городе, едва ли не в каждой стране, недавно выскользнувшей из петли колониализма, творится то же самое. Эти страны не могут справиться с нищетой по той простой причине, что слепо верят всему, что внушают им американские советники. Те твердят, что главнейшее правило жизни — "своя рубашка ближе к телу". У людей вытравляют из памяти старинные песни, прославляющие идею общественного блага. Их обучают новым песням — гимнам стяжательству. Найроби преподаст вам лишь один урок: