На лошадей вьючили сумы с продуктами, палатки, спальные мешки. Зная, что такое переход по таежному бездорожью, Грузинцев, Петрович и Посохов вьючили сами, тщательно затягивая каждый ремень. Им помогали Космач, Бянкин и рабочий по прозвищу «Комар».

Ася, придя в партию, сразу же отличила этого въедливого старикашку, крикуна и ругателя. Он со всеми спорил, никому ни в чем не уступал.

«Мужичонка вздорный, а до работы жадный, присосется к ней — не оторвешь, — сказал о нем Космач. — И любит, бродяга, ужалить словом, истинно — комар!»

Был он удивительно морщинистый, без передних зубов. И вдруг Ася узнала, что этому старикашке всего лишь тридцать пять лет. Зубы он потерял на Кольском полуострове от цинги, а сморщился от малярии и палящего зноя Кара-Кумов. И на Кольском и в Кара-Кумах он бродил с геологами.

Пока вьючили коней, Ася не отходила, стараясь понять всю эту хитрость вьючных седел, сум, ремней, подпруг и веревок. В жизни все может пригодиться.

Вышли уже в зной, когда начали остервенело терзать комары и слепни.

Максимовна вытерла мокрые глаза.

— Счастливый путь вам! Берегите друг друга. А мы вас ждать будем. Ты же, Ярослава, получше их корми! — сказала она. В этом маршруте Славке поручили готовить обеды и следить за лошадьми.

Шли гуськом: впереди Грузинцев, за ним, ведя в поводу лошадей, Космач, Комар, Бянкин. За ними цепочкой Ася, Славка, Палей, Посохов. Замыкал эту процессию Петрович с ружьем на плече. Сутулый, низенький, в ладно пригнанном, потертом комбинезоне, он шел легко. На боку его болталась полевая сумка, на спине был рюкзак, в руке геологический молоток с длинной ручкой. Несмотря на щуплое тело и на свои сорок шесть лет, он обладал поразительной выносливостью таежника.

С холма на фоне черной тучи засияла ярко освещенная солнцем белоствольная березовая роща. Цепочка геологов с рюкзаками и молотками медленно входила в нее, ведя навьюченных лошадей. Впереди твердо шел красивый, отважный бородатый человек, водивший такие же отряды в дебрях Колымы и по суровым скалам Восточных Саян. Его мчали в пургу собачьи и оленьи упряжки. Дважды он выносил на руках из тайги разбившихся товарищей.

При виде его у Аси сладко — точно в предчувствии счастья — заныло сердце. Она еще никогда не испытывала подобного. Ее удивило это чувство. «Что же со мной происходит?» — спросила она себя. И как-то сразу поняла, что ей все время хочется видеть Грузинцева, быть около него, слышать его голос, помогать ему в работе. Она ударилась плечом о сосну, испуганно остановилась, положила руку на грудь.

— Нет, нет! Только не это, только не это! — прошептала она и мысленно принялась уговаривать себя: «Мне это почудилось. Ничего нет... Только бы никто не заметил. Как же это случилось?.. Мне же ехать нужно. Хватит того, что Славка мучается... И уже не хочет ехать... Связана по рукам и ногам... Но я не тряпка, у меня есть силы...»

Вдали прозвучал голос Грузинцева, и хоть ей невыносимо захотелось оглянуться на него, она сердито прикусила губу и догнала рабочих.

С треском растаптывая сучки, громко переговариваясь, они вели лошадей.

— Лапоть! Что ты понимаешь в работе геологов? — наскакивал Комар на Космача. — Ни черта ты не смыслишь! Тебе бы только шляться по земле! А мы вот тут поелозим, клочки своей шкуры на камнях оставим и после нас, глядишь, прииск вырастет, глухомань оживет!

— Да брось ты, Комар, зудеть над ухом, — отмахивался Космач. — Вот крикун!

— А человек начинается с крика, — степенно заметил Бянкин. — Сначала мать кричит. Потом ребенок рождается и тоже сразу орет. Дескать, я живой! Я пришел на землю!

— Ну, Комар, наверное, вопил, как недорезанный, — заметил Космач.

— И такие ругатели нужны, — поучал Бянкин. — Они жалят, не дают лежать на печи. В природе все обмозговано. Вот возьми, в зной грудь кормящей матери прохладная, а в холод — теплая.

И почему-то нравятся Асе такие разговоры бывалых людей.

В сиянии пролетели гуси. Длинная вереница упруго колыхалась...

Пошла странная, дикая тайга. Такой Славка еще не видела. По полному бездорожью пробивались через густейшие заросли с сопки на сопку. Стоял гулкий треск ломаемых ветвей и тонких стволов. Все сопки и глубокие пади между ними были покрыты камнями и буквально завалены вывернутыми бурей деревьями. Корни, уйдя под тонкий слой земли, стелились по камням, и поэтому ветер легко валил деревья. Этот павший, мертвый, гниющий лес густо, точно травой, зарос тоненькими березками и осинками. Среди зелени было много угрюмого сухостоя. Славка, перелезая через буреломы, порой хваталась за дерево, а оно падало и разбивалось на куски. Иные березы были изнутри гнилыми, трухлявыми, мягкими на ощупь, точно сверток белого картона.

Славка перелезала через завалы, и ей казалось, что это кто-то нарочно нагромоздил баррикады из вывернутых деревьев. Непривычная к такому пути, она тяжело дышала, глаза ее заливал пот. Впереди спотыкались лошади, гремели о валежины копытами.

Среди этого бурелома, скрытые долгомохом, кустами, лишайниками и свежей травой, лежали камни, валуны и плиты. Ими были выстланы все пади между сопками. Эти камни за много лет покрылись тонким слоем земли, заросли травой, превратились в скользкие, мокрые бугры и кочки. Между ними зияли дыры, там глубоко журчала невидимая вода. Того и гляди упадешь, сломаешь ногу. А эти каменные заросшие россыпи чередовались с чавкающими, зыбкими болотами.

Славка вдруг впервые почувствовала, какая она грузная. Уже через час она едва тащилась по всем этим дебрям, задыхаясь, как старуха. За этот час испарилось ее книжное представление о геологах.

Караван продирался вперед, то взбираясь в сосняках на южные склоны-увалы, то в гущине лиственничных зарослей спускаясь по северным склонам-сиверам.

Славку облепляли кровососы-комары и слепни. Обливаясь потом, она карабкалась на сопки или на дне пади прыгала с кочки на кочку. Не видя в траве ям и камней, она постоянно запиналась и проваливалась в жидкую грязь, в ботинках ее хлюпало, шаровары до колен были мокры. Она лезла через завалы сучковатых буреломин, иногда падала, изнемогая, шла напролом через сплошные заросли кустов. Ударившись щиколоткой или коленом, она стискивала зубы, чтобы не застонать. Рот пересыхал от жажды, стертые ноги горели, руки и лицо были в царапинах и в кровавых пятнах от расплющенных слепней и комаров. Ей казалось, что она сейчас упадет и не поднимется. Лучше умереть здесь от голода, пусть лучше уж разорвут волки, чем так идти и идти по этой немыслимой дороге. Но приходилось напрягать все силы и прыгать через обгорелые, с острыми сучками лиственницы, карабкаться на сопку.

Не лучше чувствовал себя и Палей, который тоже впервые шел в такой маршрут. Но Грузинцев, Петрович и Посохов, знавшие дороги и похуже, шли уверенно, прыгали через завалы и по камням ловко и умело.

Ася хоть и устала, но не до изнеможения. Она была легкой и проворной.

Жалко было измученных лошадей. Когда спускались по ключу к устью пади, на глазах Славки Воронко Бянкина вдруг провалился задними ногами, рванулся и тут же провалился передними.

— Тихо, тихо, глупый, тихо, — уговаривал его Бянкин. — Сюда иди, сюда. Здесь тверже.

К нему подбежали Грузинцев, Космач, Палей. Подхватили вьюки, стали гнать лошадь в нужную сторону. Воронко тяжело поводил боками, обезумевшие глаза его выкатились.

— Ишь ты какой нервный! Прямо психопат! Но-о, кляча! — закричал Космач и замахнулся, дернул повод. Воронко, разбрызгивая грязь, вырвал из болота передние ноги, но тут же повалился на бок, под ним затрещала гнилая колодина. Хрипя, заваливаясь на вьюки, он бился, дрыгал в воздухе грязными ногами.

Славка и Ася испуганно смотрели, как хлещется по кочкам большое животное, нелепо задрав ноги, вытаращив глаза, оскалив зубы.

Поднять Воронко так и не смогли. Грузинцев велел развьючивать коня, а сам сделал несколько кругов по болоту, отыскивая место посуше. Потом взял за повод большого рыжего коня с гордо поднятой головой, огладил его, называя ласковыми именами, и повел. Рыжко шел спокойно. Вот он провалился задними ногами, сел на кочки. Грузинцев не стал его тянуть. Рыжко, всю жизнь служивший геологам, умелыми прыжками, иногда проваливаясь по брюхо, миновал трясину и, огромный, могучий, вымахнул на сухое место. Грузинцев опять ласково огладил его, обтер пучком травы. Рыжко был любимцем геологов.