Любит она, и любит впервые.

Но любит она и сестру. Столько с ней прожито душа в душу, столько с ней мечтали, добивались, ведь даже и родились-то они вместе. И вот все запуталось. Будешь с Толей — потеряешь Асю, будешь с ней — потеряешь его.

— А как же быть? — растерянно спросила Славка.

Ася молчала, облокотилась на стол, закрыв ладонями лицо.

— Мне жаль разрушать то, что у тебя есть, — наконец сказала она. — Это все так хорошо. И, главное, это у тебя первый раз. Ты это будешь помнить всю жизнь. — Ася говорила как старшая, заботливо, душевно. И Славка была благодарна ей за это. Она подсела к Асе, обняла ее, прижалась щекой к ее плечу.

— И в то же время я задам тебе вопрос. — Ася перебирала пышные, теплые волосы сестры. — А что будет дальше?

Славка молчала, не зная, что ответить.

— Ну, год еще будете встречаться, ходить на лыжах, выступать на концертах, целоваться. А дальше что? Правда, когда любят, так, наверное, не рассуждают, а все делают очертя голову.

Теперь они обе облокотились на стол и скатывали из хлеба шарики.

— Но я не люблю и поэтому, как сухарь, спрашиваю: что дальше? Выходить замуж?

Славка покраснела, расплющила шарик в лепешку.

— Тебе девятнадцать, и у тебя никакой профессии. Какое место ты занимаешь в жизни? Зачем ты? С девятнадцати нянчить детей, варить щи, стирать белье и наблюдать за кипучей работой мужа? Я бы на это не пошла.

— Но что же делать? — опять спросила беспомощно Славка.

— Я не верю, что у тебя эта любовь на всю жизнь, — строго продолжала Ася. — Проверь себя... и его. Поедем, а там видно будет. Вернуться никогда не поздно. Или ему приехать к тебе.

Славка задумалась. Неужели это у нее не вечно? Ей казалось, что вечно. Как бывает в жизни? По-всякому. Много она знает историй об этом. Ей рассказывали, как самая пылкая любовь вдруг быстро гасла и оказывалась совсем не любовью.

Весь вечер она думала об этом. А ночью, когда они лежали в кровати, она зашептала Асе:

— Ты у меня очень умная, сестричка. И умнее меня, и даже будто старше. Так и решим: я с тобой к геологам, а потом к морю. Время все покажет. Уж очень страшно: щи варить, белье стирать, и только. Но, если б ты знала, какой он хороший...

Так, лежа рядышком, они шептались. Славка рассказывала об Анатолии, о его привычках, характере, о поездке на оленях. Уснули они успокоенные, дружные и близкие, как никогда...

В Чапо шли и шли самолеты. Каждый день они привозили геологов, буровиков, механиков, рабочих, выгружали оборудование. В ущельях Удоканского хребта разведывалась медь.

Стало поступать имущество и поисковых партий.

Сестры с волнением смотрели на садящиеся самолеты.

Асю по телефону вызвал Лева Чемизов. Он сказал, что Грузинцев скоро прилетит в Чапо и что им, как было условлено, нужно уже увольняться из совхоза.

— Я очень соскучился о вас. Как ваше настроение? — донеслось из шумящей, свистящей дали.

— Отличное! — весело крикнула Ася. — Мы читаем в газете все ваши очерки, статьи, стихи. Большое вам спасибо за новогоднее поздравление! Мы слушали его в клубе. Такого поздравления в нашей жизни еще не было. И наверно не будет. Я говорю: «И наверное не будет!» — кричала Ася в хрипы и завывания. А в уши: буль-буль-буль... Соловей пустил трели...

— Мне хочется многое сказать вам, — доносился далекий крик Левы. — Но... я скажу вам это лично. Я обязательно приеду... — Голос утонул в хаосе чириканья, свиста.

— Что вы сказали? Я не расслышала! — надрывалась Ася.

— Я говорю... — прибойной волной накатился шум, из него еле донеслось: — К вам, в партию...

— Что, в партию? Приедете?

Ася напряженно морщилась, вслушивалась, и улыбка теплилась на ее лице.

Она сдвинула шапку на затылок.

Она прекрасно понимала, что хотел сказать ей Чемизов. Вдруг шум откатился, и ясно-ясно в самое ухо прозвучал его голос:

— Сейчас над городом в темноте пролетают птицы. Я слышу их радостные крики. Они летят в вашу сторону. Посылаю с ними свой привет. Встречайте их! — И опять затрещало, голос утонул в улюлюканье и вое. Только кто-то где-то в пучине пространства умолял голосом из-за расстояния тонким, точно комариный писк:

— Тару! Тару шлите! Бочки, мешки!

— Тебе письмо из дому! — крикнула в окошечко работница почты.

— Письмо?! Скорее давай! — Ася бросилась к окошку. Она с нежностью разглядывала конверт. Хотела распечатать, но потом решила, что нельзя читать письмо без Славки.

Ася вышла на улицу и сразу же услыхала радостные крики птиц. Несметные стаи уток, гусей, журавлей валом валили через село в хвойные, нехоженые дали, на безыменные таежные озера, болота, ключи, протоки. Слышен был свист и шум крыльев. Весной и осенью в Каларах на озерах стон стоит. Колоколов увлеченно рассказывал об этих гогочущих, крякающих озерах...

За последнюю неделю земля просохла. Тощие, заспанные медведи уже шатались по старым брусничникам. Май высыпал на солнечные увалы голубой ургуй — сон-траву, среди нее зачуфыкали косачи. А сейчас вдруг снова посыпался снег. Он валил все гуще и гуще. А во мраке и снеге проносились все новые стаи. И они кричали все радостнее. Эти же птицы летели над морями и океанами.

И хоть Ася знала, что Левины журавли и лебеди прилетят еще не скоро, она все же подумала, слушая крики: «Это они передают мне привет».

Домой она влетела запорошенная, румяная, ликующая.

— Ну, Славка, давай укладывать наши тощие рюкзаки! — крикнула она. — Летят птицы, скоро прилетят и геологи!.. Пора нам собираться. А еще смотри-ка — письмо от папы с мамой! — Она подбросила конверт, поймала его.

Сестры сели у горящей печурки и нетерпеливо распечатали письмо.

— Милые мамины каракули! — сквозь слезы засмеялась Славка.

«Девочки мои родные, драгоценные, как я о вас истомилася, — писала мама. — Кажется, нет и минутки, чтобы я не думала о вас. Как-то вы живете? Как ваше здоровье, мои голубушки?»

И Славка и Ася не раз принимались плакать и тут же смеялись друг над другом.

Дальше мать сообщала, что отец, читая их письма, хмуро молчит и нельзя понять: смирился он с их побегом или еще нет? Только один раз он буркнул в усы:

«Ничего у них не получится. Не видать им моря как своих ушей. Покатаются, покатаются по государству, да и вернутся. Они думают, что жизнь — это хиханьки да хаханьки. Ничего, говорит, еще узнают, почем фунт лиха, еще полезут под крыло родительское!»

Ася вытерла слезы, лицо ее посуровело.

— Ты понимаешь, что он говорит? Да я скорее в лепешку разобьюсь, чем опозорюсь перед ним.

— Да ведь и над ним соседи смеяться будут: вернулись, мол, твои морячки сухопутные ни с чем!

— Вот я и говорю, нам хода нет назад, только вперед. За дело, Славка!

До поздней ночи они штопали, укладывались, гладили и вспоминали родной дом.

А птицы неслись и кричали во мраке и летящем снеге...

Утром пришел Колоколов. Он уезжал в Иркутск за белоснежными лисицами.

— Будем разводить и их, — рассказывал он.

Славка уныло смотрела на крышу дома, приютившего их на эту зиму.

На крыше с солнечной стороны снег таял, сыпались яркие капли, а на теневой стороне снежок был сыпучий, сухой. Ветер срывал его, взвеивал серебряной пылью, будто в воздухе клубились золотые искры.

В этих сверкающих клубах к дому протянулась большая ветвь тополя, усыпанная, как ягодами, окрыленными почками.

И сама ветвь тяжело и лениво взмахивала, точно большое сквозное крыло.

На нее с крыши устремлялась сверкающая струйка. Ветер трепал струйку, мотал ее.

И все это диво тонуло в клубах искр — в снежной пыли.

— Что с тобой? — спросил Анатолий обеспокоенно.

— Уезжаю я, — тихо ответила Славка.

— Да, самолеты идут и идут... Скоро появятся геологи... А зачем уходить с ними? Зачем? — допытывался Анатолий. — Отработай положенное в совхозе.

— Ася... Она жадная. Все хочет увидеть, узнать, везде побывать. Вот и теперь тянет ее к геологам. А Чапо она не любит.