В службе идет разбор полетов: еженедельное, одинаковое, заученное мероприятие. Отчитываются перед Алевтиной, нашей старшей бортпроводницей, девчонки:

— Вылетели рейсом 010. Самолет № 42347. Пассажиров было 63. Питание не сервировалось. Полет прошел без замечаний...

Этим летом я обязательно поеду на юг, просто так, безо всяких путевок, к морю, к кипарисам, к гулу разноцветного пляжа. Хочется помидоров, налитых пахучим соком, мягких, замшевых абрикосов, хочется солнца, коричневого южного солнца, синего соленого ветра, а тут сиди в службе, на занудном, бесконечном разборе. Майка припряталась за чью-то спину и читает очередной детектив. Фаридка поставила перед собой зеркальце.

Окна службы выходят к заснеженному аэропортовскому шоссе. С грохотом, длинным и сжатым, проносятся над ним реактивные.

— Соболь! Возможно, вас больше интересует улица? Соболь!..

Это меня Алевтина.

— А чем, собственно, я мешаю?

— Надо уважать, Соболь, своих подруг, и, кстати, почему вы сегодня явились на разбор не в форме?

Я встаю и вижу подмигивающий мне серый Майкин глаз.

— Отдала в химчистку, — это я вру, конечно: надоело таскать форму.

— Вы, Соболь, нарушаете элементарные правила Аэрофлота, — тянет Алевтина. Сейчас она наверняка сообщит мне, что — ...Аэрофлот, Соболь, организация полувоенная.

Мимо окон проходит пьяный, без шапки. Сосет лимон. Я тоже хочу лимона. С сахаром.

Я недолюбливаю Алевтину Андреевну. На ее оплывшем, бесцветном лице, в мелкой сетке морщинок — вечное страдание. Уголки губ опущены книзу, очки висят на продолговатом носу, и от этого Алевтина смотрит как-то исподлобья, тоже страдальчески. Говорят, она проработала в ГВФ чуть ли не тридцать лет.

— ...и форма в Аэрофлоте, Соболь, выдается бортпроводникам не для хранения ее в шкафу и...

На Алевтине форма сидит, как на недокачанном шаре. Если бы я не знала, кто она, и встретила Алевтину где-нибудь на рынке с кошелкой в руках, подумала бы обязательно: измучилась мамаша, дети не слушаются, муж непутевый...

— ...не для хождения в ней по ресторанам!

Что такое? Маленькие глазки Алевтины сверлят меня.

— Да-да. И не для хождения в ней по ресторанам, Соболь. После того как закончится разбор, а он сейчас закончится, вы, Котяткина и Абдрашитова пойдете со мной к командиру отряда. Можете сесть...

Задвигались, зашевелились, зашушукались девчонки. Все смотрят на меня.

Вижу, как что-то быстро-быстро пишет на листке Фаридка. Понимаю, это мне записка. Сейчас она передаст ее...

— ...на этом разбор считаю законченным. Прошу всех узнать план.

Девчонки окружили меня.

— Что случилось?

— Ритка, за что вас?

— Где это было?

Галка Ветлугина, высокая крашеная блондинка, наш комсорг, жарко шепчет мне в ухо:

— Не бойся... Командир новый...

Вокруг Майки и Фаридки тоже толпятся. Нет, не зря было мне так неспокойно. Предчувствие не обмануло. Что же мы будем говорить командиру? Хотя сначала надо узнать, что он знает.

— Фарида! Иди-ка сюда! — кричу я.

Фаридка выдирается из окружения, но голос Алевтины останавливает ее:

— Абдрашитова! Соболь! Котяткина! Я жду вас.

У дверей Алевтина останавливается.

— Всем остальным не расходиться. Через десять минут придет лектор. Будет лекция на тему «О дружбе, любви и товариществе». Ветлугина, вы отвечаете за порядок в службе.

Узкий, тускловатый коридор штаба завешан стенгазетами, графиками, плакатами. Заходят и выходят из кабинетов летчики. Накурено. Алевтина вкатывается в дверь, на которой висит табличка «Командир отряда», и, постучав по мягкой обивке следующей двери, исчезает.

В приемной стучит на пишущей машинке секретарша Люська. Она знает нас давно, но по дурной своей манере не здоровается. В Люське ничего нет красивого: короткие прямые волосы, бледненькое личико с подведенными карандашом глазами, худенькие плечи, обтянутые синим свитером. Люська плоская, как стенгазета, — за что только любит ее Милетин, самый лучший летчик в отряде?

Люська постреливает на нас глазками и загадочно кривит щечку.

Я слышу, как тихо говорит мне Фаридка:

— Может, из-за зайца? Скажем, что не было такого, ладно?

Я киваю. В двери появляется голова Алевтины.

— Абдрашитова, зайдите.

Вот еще что!.. Не всех сразу, а по одной. Майка присела на кончик стула и беспомощно смотрит на меня. Она боится. В окно приемной виден кусочек летного поля, но его загораживает косо срезанный хвост грузового «Ана». Люська стучит на машинке короткими очередями. У нее самый модный маникюр — сиреневый.

— Майка, Кирилл сегодня к нам придет?

— Придет... вечером...

— Ты не волнуйся, Майка. Все будет хорошо. Я одну примету знаю...

Майка старательно улыбается.

Появляется Фаридка. Даже сквозь смуглость проступили красные пятна. Она кривит губы и машет небрежно рукой: все, мол, ерунда.

— Заходите. Вдвоем.

И когда я подхожу к двери, меня вдруг охватывает противное волнение. Рывком открываю дверь и... глаза в глаза... с Филипповым.

Кто придумал эти дурацкие слова: «Женщина должна быть сильной»?

— Здравствуйте...

— Вы садитесь.

Это голос Алевтины.

— Давайте знакомиться. Филиппов.

МАЙКА. Котяткина.

Пауза. Затягивается.

АЛЕВТИНА. Ее фамилия Соболь.

ФИЛИППОВ. Очень приятно. Вы, Котяткина, догадываетесь, для чего вас вызвали?

МАЙКА. Я не догадываюсь...

АЛЕВТИНА. Догадывается, догадывается. Нечего притворяться. Расскажите, что вы делали в Москве.

МАЙКА. Летели рейсом 018. Пассажиров было полностью. Питание... Прически сделали на Кузнецком... Вот... Замечаний не было. Рейс прошел нормально...

ФИЛИППОВ. Понятно. Теперь о ресторане. Вы ведь не были в ресторане? Не пили там? Приехали в профилакторий трезвыми и вовремя?

Нет, врешь, Филиппов. Натаскиваешь на спасительный ответ. Все, наверно, только что отрицала Фаридка. Меня лихорадит. И злость собирается у горла в сухой комок.

МОЙ ГОЛОС. Были в ресторане. Пили коньяк. Сухое грузинское. Рассчитались на пятнадцать рублей. Ночью приехали в гостиницу.

МАЙКА. Что ты говоришь, Рита?!

ФИЛИППОВ. Алевтина Андреевна, позовите, пожалуйста, Абдрашитову.

ФАРИДКА. Слушаю.

ФИЛИППОВ. Так вы не были в ресторане?

ФАРИДКА. Я уже сказала.

АЛЕВТИНА. Как вам не стыдно, Фарида? Лжете.

МОЙ ГОЛОС. Здесь ли о честности говорить?

ФИЛИППОВ. Хватит. Вам, Абдрашитова, нужно брать пример с Соболь. Она честно ведет себя. Что было, то было. Во всем нужна правда.

МОЙ ГОЛОС. Правда? А вы знаете, что это такое?

АЛЕВТИНА. Соболь! Вы забываетесь!

МОЙ ГОЛОС. Нет. Я ничего не забываю. Да, мы пили! Да, мы были в ресторане. И в форме. Да, мы познакомились там с мужчинами!

ФАРИДКА. Вот этого, Ритка, я от тебя не ожидала. Дура!

Звонко хлопает дверь. И как много тишины!

ФИЛИППОВ. Так. Алевтина Андреевна, я попрошу вас составить обо всем четкий рапорт. На мое имя. Мы еще разберемся. Вы, Котяткина, и вы... Соболь, свободны.

В дверях нас останавливает голос Алевтины:

— Ваша «тройка» завтра в резерве.

Как хорошо на улице! Если бы вдохнуть целиком весь этот пропахший аэродромом воздух!..

Центральная улица нашего города прямая, как копье. Острием оно воткнуто в голубизну широкой реки.

Раньше здесь был городской парк — тенистый, с сыроватой листвой и землей, расчерченной солнечными треугольниками. Теперь парка нет, чугунную старинную ограду сняли, тополя и кедры вышли прямо к асфальту. Получился бульвар. По нему хорошо бродить летними вечерами, слушая, как на заречной стороне переговариваются паровозы, а на реке покачиваются бакенные звезды и прозрачные аквариумы речных трамваев неслышно скользят к дебаркадерам.

Сейчас здесь еще много снега. Кедры стоят сумрачные, теряя под ветром изморозь — кухту.

...Филиппов, Филиппов... Так вот кто новый командир отряда!.. И Фаридка... Если бы она знала все... Она бы поняла, что я не предавала ее... Да и может ли быть правда предательством? Теперь Фаридка не будет разговаривать со мной. Остается Майка. Майка тоже ничего не поняла... А тогда был юг, Черное море...