— Вот оно что! А я что-то вас в порту не встречала.

— Я на северных трассах. Тихоход. Поршневик. Так сказать, человек авиации вчерашнего дня.

Мы колесим по переулкам, улицам, бульварам. Солнце ходит за машиной, заглядывая в нее то слева, то справа, то прямо в ветровое.

— И еще раз простите, — говорит Артем, — вот мы столько разговариваем, а я все выкаю и выкаю, то есть не знаю, как звать вас.

— Рита.

— А меня Артем.

— Помню.

Артем бросает на меня короткий, улыбчивый взгляд.

— Вот и познакомились, Прямо гора с плеч. Будто самолет в тайге на туман посадил. И знаете что, Рита?..

— Не знаю.

— Нет, правда, приземлимся вот в этом кафе... Посидим.

— Давайте.

— Что же мы будем делать, Рита? — спрашивает он меня, когда мы садимся за столик, и, не дожидаясь ответа, предлагает сам: — Может быть, выпьем по бокалу шампанского? За ваш день.

Мне неудобно в упор смотреть на Артема, мы и так сидим очень близко друг от друга — столик узок и невысок. Но иногда я все же коротко вглядываюсь в его лицо. Оно тщательно выбрито и у аккуратных, косо срезанных висков отливает матовой синевой. У Артема большой, открытый лоб, помеченный морщинами, мягкие, полные губы. На правой щеке, как раз посередине, родимое пятно. Резкий подбородок.

Нам приносят мороженое и шампанское в запотевших высоких фужерах. В кафе тепло, негромко играет радиола — уютно.

— Хорошо! — говорит Артем. — Веснища! А вообще-то мне нельзя даже и шампанского. За рулем. Ну да ничего. Крошки! Праздник ведь...

— Артем, что это у вас за слово «крошки»?

— А-а, — Артем стряхивает пепел сигареты, — это друг у меня был, тоже летчик. Поэт. Так вот у него стихи были такие про нас. Кончались они — «и в карманах их кожаных курток — табачные крошки и звезды...». Называл Николай нас в стихах «депутатами Верховного Совета звезд». Да...

— Почему был?

Артем примял сильным движением в пепельнице сигарету и нахмурился. Морщины на лбу выступили отчетливо и глубоко.

— Погиб он. На испытаниях новой машины. Упрямый был. До земли вытягивал, а когда катапультировался, поздно было. В сложных метео испытывал, в дождь. Я слышал его последнюю пленку. Когда взлетел, засмеялся и враспев так сказал, будто впервой увидел: «А над дождем-то небо, ребята!» Кстати, жена у Николая тоже стюардесса. Ниночка. Удивительно походит на вас. Такая же красивая... Простите, Рита. Он перед последним полетом стихи ей посвятил. Хотите, почитаю?

— Конечно, Артем.

Артем задумался, достал новую сигарету, размял ее, не прикуривая, отложил, прикусил изнутри зубами щеку, отчего губы его скривились, и, вздохнув, начал совсем негромко:

Артем вдруг замолк, виновато взглянул на меня и улыбнулся.

— И еще раз простите, Рита. Заговорил я вас. Может, опьянел? А?

— Что вы, Артем! — вырвалось у меня. Мы замолчали.

— А что вы тогда в Москве делали? Если не секрет.

— Хорошо, Рита, я вам скажу, только договоримся сразу: после моего ответа вы мне вопросов больше не задаете. Идет? А после, — Артем посмотрел на меня внимательно-внимательно, и я уловила в этом взгляде отчетливую просьбу, — мы ведь не последний раз встречаемся, я вам все расскажу подробно-преподробно. Так вот, Рита, в Москве, когда мы познакомились с вами в ресторане, я обмывал свой развод с женой.

— Почему?

Артем шутливо погрозил мне пальцем:

— Мы, Рита, договорились.

Шампанское выстреливает тоненькими газовыми ниточками. В бокале я вижу свое отражение. Мне немного грустно за Артема.

— А вы, Рита, не пишете стихи? — вдруг спрашивает Артем. — Я почему-то уверен, что люди таких профессий, как геологи, летчики, стюардессы, ночные сторожа, обязательно должны быть в душе поэтами.

— Нет, Артем, я не пишу стихов.

У меня чуть-чуть кружится голова.

— Можно мне сигарету?

Артем спохватывается.

— Конечно. Пожалуйста, — предупредительно клацает зажигалкой.

— Вы только не смейтесь, но, честное слово, я как-то умудрилась сочинить несколько строчек. Под настроение, конечно. Дело в том, что я очень люблю рассветные аэродромы, в легком тумане когда все, и последние огни выцветают на рулежных дорожках, и турбина одинокая, прогреваясь, сипит. Летними рассветами хорошо покидать землю. Роса на иллюминаторах, роса на траве. Когда улетаешь утром, веришь почему-то только в хорошее, плохое остается далеко внизу и вроде больше никогда уже тебя не догонит.

— Ну, а стихи? — напоминает Артем.

— Да это и не стихи совсем, просто какое-то настроение, желание, что ли: я мечтаю подняться в небо, прыгнуть вниз затяжным прыжком, чтоб почувствовать силу ветра и поверить в силы свои...

— Вы, Рита, наверное, мечтательница, а? — Артем смотрит на меня очень внимательно. — Я почему так говорю, потому что удивляюсь вам. Среди красивых внешностью людей, особенно женщин, по-моему, мечтатели — большая редкость.

— Это вы комплимент мне, Артем?

— Крошки! Мне так сдается. И давайте простимся с этим заведением. Прокатимся еще по марту?

Артем ведет машину уверенно, легко, его большие сильные руки лежат на баранке, как на самолетном штурвале, во всяком случае, очень похоже.

— Рита, — не поворачиваясь ко мне, говорит Артем, — можете вы мне помочь в одном небольшом, но серьезном деле?

— Смотря в каком, — уклончиво говорю я.

— У меня тяжело болен отец. У него третий инфаркт. Откровенно говоря, я не очень верю в то, что он выкарабкается. Дальше немного труднее вам объяснить, длинна предыстория, но, в общем, он последние годы часто меня спрашивал, когда, мол, у тебя будет настоящая подруга? Жена, что ли... Я со своей уже шесть лет не жил. Старику, понятно, только хорошего для меня хочется. Так вот, если бы мы сейчас заехали ко мне, ему было бы наверняка приятно познакомиться с вами. Честное слово. Пусть старик поверит, что у Темки-бродяги есть хорошая девушка. Одним словом, Рита, от вас в этой, возможно, не очень веселой истории требуется только одно, ну, если хотите, по-человечески обмануть человека. Можете вы это сделать, Рита?

Мы въехали в незнакомую мне улицу, и она чем-то напомнила нашу «Слободу»: такие же деревянные со ставнями дома, обилие тополей, синеватые снежные наметы у щелястых заборов. В конце улицы неожиданно возник современный двухэтажный каменный коттедж, и Артем мягко притормозил.

— Ну так как, Рита? Вот в этом доме я живу. На втором этаже, где балкон.

Артем закурил. Я взглянула на него и только сейчас заметила: на виске у Артема сединки. Я сказала:

— По-человечески обмануть человека, говорите?.. И он, думаете, отец ваш, поверит?

Артем усмехнулся:

— Возможно, что и нет. Но вы, Рита... такая...

— Хорошо, идемте, Артем.

Двор встретил нас ребячьим визгом. Дверь в подъезд — натужным пением пружин. Сумрачная лестница с выщербленными ступенями вела наверх. Артем оглянулся и тихо сказал:

— Первой нас увидит мачеха. Она немного с причудами, не обращайте внимания.

На стук Артема тяжелая, обшитая желтым дерматином дверь открылась не сразу. Сначала женский голос спросил:

— Кто?

Артем коротко бросил:

— Мы.

Брякнула цепочка, и на пороге я увидела женщину маленького роста. Полная, в шелковом цветастом халате, она смотрела на меня удивленно, предельно сощуренными глазами. Сразу запомнилось ее лицо — припухлое, с узкими, тесно сдвинутыми губами, курносым носом.

— Проходи, проходи, Рита.

Женщина отступила. Не больше чем на шаг, разглядывая меня все тем же предельно сощуренным взглядом.

— Знакомься. Это Рита.

— Елизавета Григорьевна. — Женщина, не протянув руки, круто повернулась и исчезла за тяжелой портьерой.