В итоге, после этого переворота, одним прекрасным утром кабинет Сан-Джеймса получил от своего посла следующую депешу, помеченную 26-м ноября 1741 года:
«Вчера в час ночи княжна Елизавета в сопровождении только одного из своих камергеров ― месье Воронцова, а также месье Лестока и Шварца, отправилась в казарму Преображенского полка и, встав во главе трех сотен гренадеров со штыками на ружьях и гранатами в карманах, двинулась прямо во дворец, где, после того, как взяла под контроль разные подъезды к нему, схватила в кроватках ребенка-царя и его маленькую сестру, великую герцогиню и герцога де Брунсвика, которые тоже спали, и отправила их вместе с фавориткой Анны ― Юлией Менгден в собственный дом великой герцогини. Княжна немедленно отдала приказ арестовать Мюниха и его сына, Остерманна, Головкина и многих других.
Все приказы были исполнены с крайней поспешностью, и княжна вернулась к себе, и туда хлынул почти весь город; перед ее домом были выстроены рядами полк гвардейской кавалерии и три пехотных полка; единодушно она была провозглашена сувереном России, и ей присягнули на верность; в семь часов утра она приняла во владение Зимний дворец, и гремел пушечный салют».
Вы видите, с какой легкостью это совершалось; не трудились даже привнести сюда что-нибудь новое; так же, как великая герцогиня распорядилась арестовать Бирона, княжна Елизавета, ничего не меняя в схеме, велела арестовать великую герцогиню. Как в одном, так и в другом случае все закончилось пушечной пальбой ― от радости.
Теперь посмотрим, что сталось с несчастным маленьким императором, который посылал золотые табакерки своей кузине, и у которого с таким остервенением оспаривали трон или, скорее, колыбель.
Первым намерением новой императрицы было выслать за границу герцога де Брунсвика, его жену и маленького Ивана. Но, предвосхищая одно из самых блистательных правил будущей дипломатии, она раскаивается в этом первом движении души, которое было добром. Три пленника не уехали дальше Риги. Все трое были заключены в крепость. Позднее герцог и герцогиня де Брунсвик были препровождены на остров на Северной Двине, под Архангельском. Там княгиня Анна умерла при родах в 1746 году, оставив трех сыновей и двух дочек в младенческом возрасте. Муж пережил ее на 29 лет и умер, в свою очередь, в том же городе в 1775 году.
Что касается малыша Ивана, повинного в том, что царствовал семь месяцев, пребывая в возрасте, когда даже не понимал, что такое трон, его разлучили с семьей во время переезда ее из Риги и поместили в монастырь на Московской дороге. Фредерик, врач Елизаветы, в своей книге, озаглавленной «История моего времени», говорит, что Ивану дали зелье, от которого у него помутился рассудок.
Я в это совсем не верю. Местное предание гласит, что несчастный маленький принц был очаровательным ребенком и из очаровательного ребенка стал красивым молодым человеком. Если бы он был идиотом, Елизавета не колебалась бы ни минуты в выборе между ним и герцогом Гольштейнским, которым Бирон угрожал герцогине де Брунсвик; если бы он был идиотом, то Петр III не возымел бы идеи, разводясь с Екатериной и не признавая Павла I сыном, сделать его своим восприемником; если бы он был идиотом, то, наконец, возможно, умер бы в заключении так же, как и жил, но естественной смертью.
Что бы там ни было, но в 1757 году, когда молодому князю исполнилось 17 лет, вот что писал министр Соединенных Штатов месье Сварт [Swart], весьма бескорыстный в этом вопросе, министру Англии сэру Митчелу в Берлин:
«В начале последней зимы Иван был переведен в Шлиссельбург и, наконец, в Санкт-Петербург; его поместили в приличный дом, принадлежащий вдове одного секретаря тайного сыска, где его тесно охраняют. Императрица велела доставить его в Зимний дворец и повидала его, одевшись мужчиной. Сомневаются, увидят ли его на троне великий герцог и великая герцогиня, или ― будет ли этим Иваном тот, кто сядет на трон».
Однако Елизавета вновь обратилась к своему племяннику ― герцогу Гольштейнскому и 4 января 1762 года, умирая, ему оставила трон. Пока жила добрая императрица, которая не позволяла, чтобы хоть одна казнь совершилась в ее правление, малый Иван оставался, конечно, в тюрьме, над ним не нависала угроза смерти.
Императрица настолько была верна данной себе клятве ― никому не стоить жизни, что легко согласилась, чтобы пытали убийцу, который прятался в ее апартаментах, и которого обнаружили на пути, каким она должна была пойти к мессе, но не позволила его предать смерти; и все же ее ужас был велик, потому что она настолько любила жизнь, насколько умела веселиться, что с тех пор не ночевала дважды в одной и той же спальне. Она лишь немного успокоилась, когда Разумовский ― церковный певчий, кто стал ее супругом, подыскал ей верного человека, очень безобразного, очень преданного и очень сильного, который каждую ночь спал в ее передней.
Возвращаемся к Ивану.
После мимолетной встречи с императрицей, он был снова препровожден в Шлиссельбург. Один раз Петр III ездил туда взглянуть на него; еще раз ― велел доставить его в Санкт-Петербург. Ничего не известно о результате двух этих встреч; но, несомненно, что страх, внушенный ими Екатерине, ускорил свержение и смерть Петра III.
Заполучив престол, Екатерина отдала самые суровые распоряжения относительно молодого Ивана. Для него построили отдельный деревянный дом в крепости ― посреди двора; это жилище опоясали галереей, где день и ночь не смыкали глаз часовые. Наступал вечер, молодой князь ложился на особняком стоящую посередине спальни кровать, подобно тому, как его дом стоял в одиночестве посреди двора. И тогда от потолка опускалась и накрывала его железная клетка, в то время как открывалась амбразура, и обнаруживалось жерло заряженной картечью и направленной на него пушки.
Весь огороженный, как это было, и может быть, и даже именно потому, что он был заключенным, молодой князь будоражил умы; не было волнения в Санкт-Петербурге, чтобы к нему не примешивали его имя, и оно не маячило как угроза Екатерине. Те же послы часто писали об этом своим суверенам.
Вот что написал о нем 25 августа 1751 года посол Англии лорд Букингем:
«В отношении Ивана мнения разделились: одни говорят, что он полный идиот, другие ― что ему недостает только воспитания».
А 20 апреля 1764 года узнали вдруг, что молодой князь убит в своей тюрьме в результате попытки его освободить, предпринятой лейтенантом Мировичем.
Одно и то же трактовали двояко; только оба рассказа сходились в одной и той же точке, то есть у пропасти. Этой пропастью была смерть.
Вот что говорили сторонники Екатерины.
Мирович был казаком, дед которого был разорен, потому что встал под знамена Мазепы; характера беспокойного, гонимый бедностью, не в силах смириться с упадком своей семьи, Мирович поддался идее восстановить ее благоденствие одним их тех путчей, какие предприняли Мюних и Лесток. Он забывал, что всякий раз, когда фаворит приводил к власти регентшу или императрицу, первой заботой регентши или императрицы было развязаться с фаворитом. Отсюда падение Мюнихa, отсюда падение Лестока.
Поскольку такое решение засело в мозгу молодого человека, как говорят только сторонники Екатерины, то поэтому якобы, будучи в страже Шлиссельбургской цитадели, он задумал освободить Ивана.
Такова первая версия. Теперь переходим ко второй, которая не лишена правдоподобия и, между прочим, замечательным образом подсудна гению той демократизированной политики, исходя из которой английский посол, месье Финч, сумел записать в одну из своих депеш следующую жуткую фразу:
«Я не знаю здесь никого, кто в другой стране мог бы сойти за мало-мальски честного человека».