Мне был показан макет «Кон-Тики». У Хейердала виноградник в Италии, его интерес к работам Потапенко почти профессионален.

Сюрпризы только начинались. Я схватил лихорадку — Александр Иванович принес свежей коры хинного дерева. Оно, оказалось, растет в теплице, там и тропические растения, и недурная роща цитрусовых. Меньшой брат ставил в этом ботаническом саду какие-то опыты…

Я поправился — провели вечер в музее, среди античных амфор, хазарских котлов, изъеденного ржавчиной инструмента древних виноградарей. Все найдено при раскопках на территории института — с археологами у Александра Ивановича давний контакт. Курган, при котором теперь ресторан «Сармат», раскапывали сами — с присутствием археологов, понятно. Клад был давно разграблен, ничегошеньки, кроме следов грабежа, ну а северный склон — его и глядеть было нечего, туда ценностей не клали — шевельнули бульдозером для порядка. И вдруг восемь чаш из электра, позолоченных, с медальонами в центре, заказной эллинской работы самое позднее первого века! (Александр Иванович объяснял — вот рабы убирают виноград, опорой лозе служило намеренно засушенное дерево; вот Амур и Психея, нереиды, Посейдон…) Скифское же серебро, найденное в третьей бригаде, пришлось отдать Эрмитажу, взамен у него выпросили вот эти чернолаковые килики, явно из метрополии. Амфоры склеивали сами: доставив морем вино и масло; греки тару тут разбивали — ведь степняки пользовались легкими и удобными мехами.

Древнейшее из культурных растений, виноград прошел на берегах Дона через много цивилизаций. Русские обживают эти берега только в десятом веке. Был ли разрыв между древнерусским и средневековым казачьим виноградарством, прерывалась ли культура живших здесь некогда аланов, черных болгар, «неразумных хазар», с которыми были счеты у вещего Олега? Или народные сорта «цимлянский», «аленький», «варюшкин», «слитной», «красностоп» ведут родословную прямо от доадамовых лоз Закавказья, родины европейского винограда? Потапенко-младший исходил аулы Дагестана, привлек к выяснению родословной форму инструментов, местные тюркские названия — он дал мне оттиски своих работ… Нет-нет, он не историк. Вообще, сказать честно, диплома у него нет, засел на третьем курсе заочного СХИ, все недосуг.

Во время своих утренних хождений я дважды видел лису с лисятами — она перелаивалась с институтскими дворнягами. Выяснилось, и к этому причастен меньшой брат. Гектаров двадцать земли на виду у шумного Новочеркасска оставили, как выразился Александр Иванович, «в покое»: уголок некосимой степи, овражки, лесок, пруд. Не дают убивать живое ни химией, ни дробью, ни косой-лемехом. Яков Иванович провел участок в горсовете как микрозаповедник, а меньшой брат защитил от ревизоров хитрым плакатом: «Цех биологической защиты. Участок сохраняемой природы для поддержания биологического равновесия». За десять лет тут появилось двести пятьдесят растительных видов, поселились перепела, куропатки, зайцы, белки, вот и лиса… Ну, и божьей коровки, златоглазки, иных энтомофагов полно, ведь ядов институт на виноградники не вносит. Микрозаповедникам Потапенко-лаборант склонен придавать серьезное значение. Роль гигантов типа Аскании в сохранении биоценозов невелика: уже в километре от заповедника живому негде приклонить голову. Нужны малые островки, вкрапления нетронутой природы, земельные траты тут невелики, каждый совхоз может себе их позволить, и будет противовес нашествиям тлей, плодожорок, прочей нечисти. В омской степи, под Иссык-Кулем (он показал статью) заповедали всего пять гектаров целины и колков — эффект уже виден. С чего ж и начинать биологическую защиту, если не с зеленого дома, где всегда живут в тесноте и никто не в обиде?

Хороший они народ, районные Леонарды. Свобода, нескованность — пожалуйста, и тропические диковины растит, и эллинские колонии копает, биоконтролем занят, а еще и живописец… Но скоро добрая снисходительность моя исчезла. Потому что Александр Иванович принес свою книгу — виновницу его «хвостов» в сельхозинституте. Внушительный, почти в три сотни страниц, том вышел в Ростове в 1971-м. «Биорегуляция развития растений».

Опираясь на десятилетия собственных опытов, на литературу отечественную и США, Японии, Индии (по-английски он читает), автор освещает крайне острую ныне тему о грани между живым и неживым, о том, «чувствуют» ли, знают ли свои потребности растения. Автор не боится говорить, как убого еще наше знание по сравнению с океаном непознанного. Исследователям пока доступны в основном внешние, довольно грубые проявления жизненных процессов. Химический анализ — это анатом, пластающий мертвое тело, а между организмом и трупом есть существенная разница — жизнь. «Слишком часто, — пишет он, — живое низводится до неживого, а жизнедеятельность растений изображается как серия обыкновенных физико-химических превращений». Исследуя температурные реакции внутри растений, «биологические часы», фотосинтез и фототермизм, автор решает для себя вопрос: есть ли в растениях информационная связь между органами — «давай то-то», «достаточно», «срочно еще»? Не может не быть! Лист занят тем же, что и желудок животного. Желудок, откуда поступают все питательные вещества, очень плохо выполнял бы свои функции, если бы не использовал информацию, чего и сколько нужно организму. Заказ организма именно на такие-то вещества передается желудку в виде определенной формы потребности. Она, потребность, сообщается центральной нервной системе и расшифровывается как запрос: олень ищет соль, ребенок вдруг начинает есть мел. Стоит допустить, что такой связи нет, — и животное вынуждено было бы есть что и сколько попало, то есть неминуемо бы погибло. А как с данной целесообразностью в растении?

Не было бы ее — и флора бы погибла. Лист постоянно «знает», где и как добытое им используется, и если задача не выполнена, лист не стареет, не опадает. Похожее происходит и с другими органами. Обрывание цветов у яблонь вызывает вторичное летнее цветение…

Но как именно идет взаимная информация органов? Транспортом ли веществ, биофизическими ли импульсами? Может ли одновременно цепь срабатывать «туда-обратно»? Опытный материал дает почву для гипотез и размышлений, но автор признается: точно не знаем. Генетики утверждают, что они близки к расшифровке кода хранилища всех жизненных свойств клетки — ее ядра. Это, пишет А. И. Потапенко, «выглядит, по крайней мере, как излишняя самоуверенность. Код жизненных явлений, кроме определенной последовательности химической структуры, заключает в себе еще много совершенно невыясненных сторон. Код — это и сложнейшие, тончайшие состояния вещества, которые физика и химия пока ни в какой степени не могут контролировать…».

Я вовсе не оцениваю книгу — для этого нужно быть как минимум на уровне автора и поставленных им проблем. Прочитал я ее как массовый читатель, из газет знающий, что в Венгрии, например, издано двухтомное исследование о стрессах у растений, что у нас появляются статьи о псевдонауке, о дутых сенсациях насчет сенсорных, чувственных реакций у зеленого мира, невольно напоминая о недавней анафеме гену… Мне было просто интересно! Сельское хозяйство нуждается — это социальный заказ — в новых идеях, способных революционизировать сельскохозяйственное производство, в постоянном притоке фундаментальных знаний о природе растений. Нигде не сказано, головные ли только, столичные институты могут рождать монографии, революционизирующие мысль.

Но труд принадлежит ла-бо-ран-ту! Отцу троих детей, получающему девяносто в месяц. Старший брат, конечно, помогает, на нем и нравственная ответственность — крестьянский строй отношений тут сохранен. В младшем он видит второе издание себя самого. Ладно, книга выросла из опытов по морозостойкости винограда. Почему же в издании ее старший помог, а к защите диссертации (пусть по истории виноградников, если сенсорность растений как тему не утвердят) не подтолкнул? Почему не наставил на путь, снимающий «вопросы хлеба и пшена», — заведование лабораторией, сектором, отделом и т. д.?..