Дорого, сказал все понявший экскурсант. Дорого, Яков Иванович. Вот почвозащитная система целины — она никаких трат, кроме как на орудия, не требует. А такое вот устройство — канавы, набивка, валы…

— И распылители стока у дорог, — добавил Манченко. — И еще топосъемка, проект работ требует точной съемки.

…Да, и съемка — это ж тянет на целую оросительную систему, только что на даровых осадках. А мелиорацию у нас берет на себя государство, вешать же на бюджет еще и эти линии укреплений…

— И лесополосы, — вставил Манченко. — Которые вдоль склонов, надо корчевать, а закладывать новые, по горизонталям.

Тем более!

— Никаких денег ни у кого «Россия» не просит, — посерьезнел Илларион Емельянович. — На гектар тут ушло по семьдесят рублей. Прибалтика вкладывает в гектар мелиораций тысячу казенных — и недорого! А семьдесят рублей за то, чтоб сберечь даровые пятьсот миллиметров осадков, — дорого?

— У меня опыты, головой отвечаю за точность, — сказал Манченко, — На участках с контурно-полосной организацией запас влаги на пятьдесят миллиметров больше, ячменя получили на семь центнеров выше, чем с контроля. Дело в два года окупилось. За эти два года контрольное поле потеряло пять сантиметров почвы — у меня там реперы стоят.

— Да, дорого, не возражайте, — прервал Яков Иванович, — Все денег стоит. Вот на километр трассы, по какой мы сюда и отсюда, потрачена тысяча рублей. Не на асфальт, нет, только на сброс воды — лотки, трубы, разный бетон. А сколько стоят двадцать семь миллионов тонн почвы, — ее правобережье Дона теряет каждый год, — это я не слыхал. Миллиарды кубов талой воды — тоже, наверно, денежка? Вот ты, Василий Иванович, главный агроном — отвечаешь за что-нибудь реально?

— А как же, — кивнул Манченко, — На мне сто сорок килограммов бумаг. Два шкафа папок и еще в столе. Переселялись — взвешивал.

Поехали смотреть размытые до обнажений камня-плитняка выпасы; рождения балок — и кончины их там, где контурной системой отключили водосбор; выходящие к Миусу потоки мелкозема, подмытые корни диких груш у овечьих пастбищ (все это потом я снимал, даже передавали по первой программе ЦТ). Манченко показывал место, где под наносами Миуса покоится танк: зимой сорок пятого трактористы ныряли к нему, снимая запчасти. Илларион Емельянович Лямцев открыл кое-что из хозяйства: прибыльный консервный цех позволяет финансам выдерживать эрозию. Женщина из тех, что были на соломе, говорила о смыве так: «Моя сваха оставила под дождем уголь на ночь — полмашины унесло. А что там пашня — зола!..»

И началась новая для меня школа — школа Потапенко.

V

«Слишком хорошо, чтоб быть правдой» — английская, что ли, пословица?

Хозяева колхозов сами, без шапок, пришли в отраслевой — виноградарский! — институт и стали просить у науки помощи своему озимому клину. А наука — Потапенко то есть — не рекомендациями им ответила, не планом мероприятий, а, разбранив за поздний приход, сердито покашливая, заложила, как старый земский врач, свою пролетку, объехала хутора, созвала консилиум и велела делать то-то и так-то. Разделять проблемы на агротехнические, мелиоративные и почвозащитные нельзя. Землеустройство, не сохраняющее землю, — бессмыслица!

Конечно, тут — не без поддержки областных органов. Контурную организацию территории начали сразу одиннадцать хозяйств Дона, мимо обкома такое пройти не могло. И не без проектного института. Но «Южгипрозем» действовал согласно рецепту.

Положим, Манченко — агроном-то незаурядный, чистописание его не высушило. Он учился у Вавилова, и не просто слушал лекции, а прошел курс в студенческой группе, которой руководил Николай Иванович Вавилов (была такая форма связи студентов и профессоров). Когда мы сошлись поближе, Василий Иванович рассказал несколько историй, какие, пожалуй, могли бы украсить сборник воспоминаний о великом ученом… Лямцев — организатор по сути, строитель хозяйства, он в своей Голодаевке (теперь она переименована в село Куйбышево) в основном занят добыванием, доставанием, изысканием всякого рода «дефицита» — тем, что Ефим Дорош называет «диким, хищническим расходованием времени» сметливых и дельных работников. Но когда коснулось основного — земли, он не на колхозного агронома переложил, а сам завязал контакт с профессором-виноградарем. Меж ними — отношения доверия и дружества. Конечно, хозрасчет, техническую работу колхозы оплачивают. Но научная основа связи — бескорыстна. «Оно ж ему для карьеры совсем не нужно», — говорит о Потапенко Илларион Емельянович Лямцев.

Но почему же двое ищущих, главный агроном и председатель, когда ехали в виноградарский институт, миновали (в прямом смысле, трасса проходит рядом) институт общеземледельческий, коему начертано тревожиться о земле, — Донской зональный НИИ? Тут ведь целый трест с дюжиной опорных совхозов, широта исследований, огромный штат — как-никак шесть миллионов пашни на тихом Дону. Если предложенное доктором Потапенко — блажь, доморощенная новация, то как НИИ позволяет соблазнять сирых и легковерных? Если Яков Иванович указывает выход из тупика, то почему контурно-полосную организацию первыми приняли не опытные совхозы, почему они вообще ее не приняли?

Николай Николаевич Ильинский, директор, ответил доверительно и миролюбиво:

— Яков Иванович затеял прекрасное. Конечно, надо пахать по горизонталям. Но у нас и топографическая съемка старая, неточная, и денег на это нет, и соломы даже — набить те ловушки. Притом, лесополосы ведь выросли, их не согнешь по рельефу, а рубить — у кого поднимется рука? Дело шлифуется, дозревает в процессе опытов…

В науке Северного Кавказа Н. Н. Ильинский — человек с весом, и из этих его слов я вовсе не хочу извлекать никаких критик. Что есть, то и сказал. Иначе почему бы Бараеву возвращаться с юга с высоким давлением, а в Таврии и в Тавриде (на виду у Чатырдага) мести бурям?

Вопрос — откуда оно заводится, то, что отыскали агроном с председателем? На какой почве вырастает и что за климат ему нужен?

Жарким летом семьдесят второго я на неделю обосновался в Новочеркасском институте. Возмущенный нашей поездкой в Матвеев Курган врач посадил Якова Ивановича под домашний арест, запретил встречи, и я был обречен на свободу.

Утрами шел в виноградники.

Как в сельском доме каждый камень и лист шифера служат тому, чтоб было прочно, тепло и сухо, так и в этой зеленой крепости каждая шпалера, полоса, дорожка, канава, каждый проход трактора служили уловлению стока. Учтен любой уклон, даже мизерный. Потапенко тут работает без малого тридцать лет. Конечно, на таких буграх-складках продольная обработка, вроде массандровской, наверняка на этот срок согнала бы гумусный слой в пойму Дона. Или построить крепость, или идти в плен… Вид у чернозема свежий, отдохнувший. В канавах под прелой соломой досужие рыбари копали дождевых червей, бригадиры их за то преследовали: нарушают систему.

Двадцать четвертого июля, не веря себе, я нашел спелую гроздь. Дома у нас первый пирог с виноградом пекли седьмого августа, в семейный праздник, и мать выпрашивала у знакомых сторожей две-три кисти самого раннего, еще кислого «чауша». То — на южнобережье Крыма! Здесь — северная граница винограда, а синеватые, с великолепным мускатным тоном ягоды содержали сахару процентов под двадцать. Оказалось — «фиолетовый ранний», морозостойкий, иммунный к болезням, из сортов Якова Ивановича. Селекция винограда и принесла ему Государственные премии, хотя селекцию своей специальностью сам он не считает. «Мое дело — факторы жизни растения». Пусть так.

Жил я в одном дворе с младшим братом профессора, Александром Ивановичем. Он состоит в институте лаборантом — с тех еще лет, как вернулся с войны. Перед моим окном гонял бойкий мальчуган лет восьми. «Арне, ужинать!» — звала мать. Арне — редковатое имя для донского хлопчика…

— Да ведь не мы называли, — объяснил за скромной семейной трапезой Александр Иванович. — Это дядя Тур имя дал, верно, Арник? Мама поехала покупать нашего разбойника, а у нас в гостях был Тур Хейердал, он нам и оставил имя. И кораблик свой.