Кэтлин:

— Наконец-то прекрасный сонет. Невольно вздохнешь с облегчением. А то он живет как в аду. Но почему? Что с ним происходило? Я не знала, что Микеланджело был такой. Мне он всегда казался великим, гениальным скульптором, творцом «Давида», «Моисея», «Ночи» и фресок в куполе Сикстинской капеллы; да, правильно, в этих фресках он ужасен: «Сошествие в ад».

Эллисон:

— Я отметил еще одно стихотворение:

— Прочти еще раз, пожалуйста. Гордон, — это был голос Элис, — читай медленно.

Эллисон поднял книгу. Он читал, отчетливо выговаривая каждое слово:

Атмосфера, царившая в доме, уже не походила на ту, что установилась в первые вечера, когда лорд Креншоу, блистая своим литературным даром, своим жизнелюбием, повествовал о юном Жофи, его умной подруге Крошке Ле и куртуазных дворах. Уже «ни кисти, ни резцу не дать забвенья…». Теперь лорд Креншоу казался удрученным. Покаянный вид не очень-то шел ему. Откуда он? Зато сын Эллисона сидел прямо и уже не производил впечатления больного человека. Госпожа Элис, которая раньше, подобно фее, порхала по комнате, излучая радость, сейчас села позади всех, забилась в уголок. Только эта ужасная Кэтлин (единственное естественное существо во всем доме) безжалостно подвела итог:

— Собственно, стихи, которые ты нам, отец, прочел, не имеют особого касательства к любви. В нашем понимании это вовсе даже не любовные стихи. Ты, наверное, мог бы найти что-нибудь получше.

Гордон:

— Стало быть, нельзя назвать счастливым случаем то, что книга после долгого перерыва попала мне в руки?

Кэтлин:

— Да. Объясни нам, папа, чем привлекла тебя эта мрачная поэзия? По твоим словам, ты считал книгу пропавшей лет пятнадцать-двадцать назад. И вот теперь вдруг нашел в самую подходящую минуту. Что ты называешь подходящей минутой?

Итак, Кэтлин вела себя с детской непосредственностью. Но вот уже много дней, как она бродила по дому, который все больше и больше заволакивали темные тучи. Порой ей казалось, что она попалась в паутину и что паутина все сильнее опутывает ее. Кэтлин жаждала освободиться.

Лорд Креншоу равнодушно выпустил книгу из рук, и она соскользнула на ковер.

— В мире, в котором мы живем, обстановка напряжена. В начале вечера мы задавали себе вопрос: почему происходят войны? Что вызывает их? Кто за это ответствен? Почему люди не умеют жить в мире, найти общий язык? И тут я подумал: но ведь существует еще и любовь.

Кэтлин:

— В этих стихах почти нет любви.

Эллисон:

— Почти нет любви. Ты имеешь в виду счастливую любовь, гармонию двух душ, мужской и женской, радость близости. Такая любовь живописуется в обыкновенных любовных стихах. При этом авторы не забывают, конечно, о неизбежных препятствиях и помехах на пути любящих, влияющих соответствующим образом на чувства. Обо всем этом у Микеланджело речи нет. Зато в его стихах отражены попытки познать любовь… попытки, в которых Микеланджело потерпел неудачу. Похоже на ситуацию с Кьеркегором и верой. Тот познал ее, но не мог обрести. Чрезвычайно распространенный случай, обусловленный человеческой натурой. Как бы то ни было, такой выглядела любовь у Микеланджело. А теперь я хочу рассказать, что знаю об этом художнике.

С младых лет он был человеком одиноким. И нам не известен ни один период в его жизни, когда это было бы иначе. Нельзя приписывать все только его окружению. Таким Микеланджело появился на свет, таким его создала природа, творец. Но вот мне пришла в голову одна мысль: природа не выпустила Микеланджело в мир полностью завершенным, не отделила его от себя, как всех остальных. Все остальные люди появляются готовенькими, играют, порхают, словно птицы или бабочки. Существует скульптура Родена, только частично выступающая из камня. Вот каков был Микеланджело, он чувствовал это и стремился освободиться, стать таким, как все.

Не мудрено, что художник был одинок среди юных непосредственных готовеньких людей; в душе Микеланджело то и дело бушевали таинственные бури, он не знал иных чувств, кроме тревоги, подавленности и тоски, а в придачу к ним зависть и горечь. Он был изгоем, неспособным вкусить радостей жизни.

И поскольку Микеланджело держался особняком и был создан таким (или не создан другим), он видел дальше и глубже остальных, понимал людей и природу, а также проникал взором в адские бездны, а может быть, и в райские кущи. Казалось, для того чтобы специально отметить печатью это, внушавшее людям робость странное существо, с Микеланджело случился казус: в юности, в бытность художника во Флоренции, где он учился, в капелле, украшенной изумительными картинами, его соученик Торриджани с ним затеял ссору и раздробил юноше носовую кость. Удар кулаком расплющил Микеланджело нос и превратил его в нечто плоское и бесформенное. Торриджани хвастался своим подвигом. Искалеченный нос мало что изменил в облике Микеланджело, он просто еще больше подчеркнул его необычную внешность. А когда художник переставал понимать, что он не такой, как все, ему стоило всего лишь провести рукой по изуродованному лицу и взглянуть на себя в зеркало.

Однако не всегда душа Микеланджело была полна клокочущей тьмы. Когда художник приближался к каменной глыбе с молотком и резцом, он становился совсем иным. Люди не принимали его, загоняли в сумеречное нечто, они изувечили его. Все легкое, мягкое, сладкое, теплое было ему заказано. Да, все, чего он жаждал, — и в силу обстоятельств жаждал больше, чем другие, кому это было доступно, — все ускользало от него. Ему оставался лишь твердый холодный камень. Он подступал к нему с молотком и резцом, дабы высечь из этого камня не человека, — нет! — а нечто большее, нежели человек, не легковесный род людской, а нечто, возбуждающее людское восхищение. И повергающее людей в прах.

Пусть другие мужчины обнимают прекрасных женщин и производят на свет детей, которые обречены завтра умереть или же вырастут и станут подлецами. Микеланджело, обнаружив в себе дар скульптора, решил, что он работает с более благодарным материалом — с мрамором и что он скажет свое слово последующим поколениям. Тогда как хрупкая плоть быстро истлеет.

Что любовь! Микеланджело разлюбил любовь вперемежку с тоской — иной он не знал. Огромная силища мастера заслонила и оттолкнула любовь. Пусть себе плачет и изнывает. Огромная силища превратила Микеланджело в сумрачного, одинокого, жутковатого человека. А те ростки любви, которые в нем пробивались, темнели, мрачнели, засыхали.

Иногда он как личность сливался с исполинской творческой мощью, иногда боролся против нее; все равно она его поглотила и поработила, сделала мэтром, но заставила потерять самого себя. Художник стал меланхоликом, про него говорили, что он вселяет страх в самого папу римского, своего работодателя. Настроение Микеланджело часто менялось, иногда на него нападало нечто вроде припадков безумия. Демоническая сила, проникшая в него, а потом завладевшая всем его существом, поступила с ним ужасно — она не даровала ему даже вожделенной ранней смерти.