— А вот я, — сказала мать, — если будет бомбежка, сделаю так, как меня учил господин Пиола: лягу ничком прямо в саду.

Все взглянули на Пиола, который смущенно развел руками и пробормотал:

— Конечно… словом, если нет убежища… при условии, что вблизи нет домов…

— Вы говорите, если нет убежища, — прервал его Дюреле. — Только, мне думается, правы те, кто говорит, что хорошая щель…

Остальные поддержали его.

— Щель, вблизи которой нет ничего, что могло бы ее завалить… и бомба щели не снесет.

Говоря так, Дюреле смотрел на отца, а потом переводил взгляд на середину сада. Мать наблюдала за мужем. Она поняла, куда клонят соседи, и забеспокоилась. Отец молчал, но выражение его лица делалось все более замкнутым, взгляд — все суровее.

Среди соседей был невысокий блондин лет тридцати, по фамилии Робен, последним поселившийся в том же доме. Он служил бухгалтером. Отец его недолюбливал, хоть и не знал как следует. Несколько раз он говорил матери: «Этот, наверное, окопался. Он призывного возраста». Но жена Робена была хорошей покупательницей, от нее мать слышала, что муж ее признан негодным к военной службе. Мать знала, что отец, несмотря на это, продолжает питать неприязнь к Робену, чрезвычайно вежливому тщедушному человеку с холеными и очень бледными руками. Когда она увидела, что Робен собирается говорить, она испугалась.

— Не стоит терять два часа на всякие церемонии, — сказал Робен. — Вы, господин Дюбуа, отлично знаете, что мы обязаны подумать о своих женах и детях. Вы же сами понимаете, что нельзя вырыть щель посреди Школьной улицы.

Мужчины засмеялись, все, кроме отца, который еще помрачнел. Когда смех прекратился, Робен указал на середину сада и очень спокойно закончил:

— Щель надо вырыть вон там, посреди сада.

Последовало краткое молчание, мать тщетно искала, что бы сказать, но отец уже крикнул.

— Как? Щель там, где я на той неделе посеял сладкий горошек? Да вы что, смеетесь надо мной?!

Мать попробовала вмешаться, но отец разозлился не на шутку.

— Если вы за этим пришли, можете поворачивать обратно! — крикнул он.

Робен, все такой же спокойный, отошел на шаг и, слегка улыбаясь, посмотрел на отца.

— Не надо сердиться, господин Дюбуа, — сказал Дюреле, — перед тем как прийти, мы все обдумали, но другого выхода мы не видим.

— Что вы мне сказки рассказываете, — возмутился отец, — огороды не у меня одного.

Говоря так, он имел в виду Пиола. Тот мотнул головой в сторону своего сада.

— Я ничего не имею против, пусть роют щель у меня, но только вблизи есть дома и вдоль всего участка каменная ограда, — сказал он.

— Мы выроем щель, и вы тоже сможете туда прятаться, — прибавил Дюреле. — Это… это ведь для общей пользы.

— Для общей пользы, для общей пользы! — крикнул отец. — Полно вздор нести, мы меня просто смешите. Перекопать мой сад ради какой-то ерунды, когда я даже не провел воды из-за того, что канализация мне все вверх дном поставила бы!

— Но щель будет всего в несколько метров.

— Сказал нет, значит нет! — отрезал отец.

Мать чувствовала, как пот струится у нее по спине. Она попыталась вмешаться.

— В конце концов, Гастон, может быть… следовало бы… — дрожащим голосом пролепетала она.

Но отец и слушать не стал. Крепко сжав ручку заступа, он крикнул, обращаясь к соседям:

— Вы пришли всем скопом, может, думаете меня запугать, но пока я еще хозяин у себя в доме, так и знайте!

Мужчины переглянулись, и Дюреле решил вмешаться.

— Но, господин Дюбуа, вы не так истолковали наш приход, — сказал он. — Мы просим вас об одолжении и отлично знаем, что вы можете нам отказать. Это ваше неотъемлемое право.

Отец, который только что выпрямился, опять наклонился и оперся на ручку заступа.

— Понимаете, если бы дело касалось только нас, — снова начал Дюреле, — мы бы рассуждали точь-в-точь, как вы. Но ведь у нас в доме живут женщины и дети. И если случится беда, не хочется чувствовать себя виноватыми.

— Беда… Какая там беда, — проворчал отец. — Не могут же боши бомбить наш город…

Мать вздохнула с облегчением: лицо мужа уже немного разгладилось.

— Надо понять… — опять начал Дюреле.

— Я понимаю, — сказал отец. — Я отлично понимаю, что вы перероете мне весь сад.

— Не преувеличивай, Гастон, — сказала мать. — Всего несколько метров.

— Знаете, если случится бомбежка, сад еще и не так изуродуют, — заметил Робен.

Голос отца снова стал резким.

— Пока что бомбежка нам не угрожает. А потом, я не люблю, когда ко мне приходят с требованиями…

— Но мы ничего не требуем… — попытался оправдаться Дюреле.

— Нет, требуете, а я этого не люблю…

Дюреле беспомощно развел руками.

— В конце концов, если вы не хотите, что ж делать… — пробормотал он. — Надеюсь, вы хоть не сердитесь?

Отец минутку колебался, затем махнул рукой, словно говоря, что ему на все наплевать, повернулся и пошел прочь, буркнув:

— Э, да в конце концов делайте, что хотите. По моим силам мне хватит работы и на той земле, что останется!

Все смотрели, как он быстро зашагал к сараю и скрылся за ним. Тогда мать обратилась к соседям.

— Когда вы думаете начать? — спросила она.

— Мы хотели приняться за работу завтра, — сказал Дюреле.

— Можно и на такой манер отпраздновать троицын день, — заметил Робен.

— Да, правда, завтра троицын день, — вздохнула мать. — Боже мой, что за жизнь пошла!

— Надо еще раздобыть, чем работать, — сказал один из мужчин, — у меня в сарае только одна лопата.

— И у меня тоже, — сказал Робен.

— С тем, что у нас есть, хватит, — заметила мать. — Пусть это вас не смущает.

Они поблагодарили и снова сказали, что щель нужна не только для тех, кто ее выроет, но и для семьи Дюбуа.

— Да и сын вам поможет, — обещала мать.

Жюльен кивнул головой, впрочем, не очень уверенно.

Робен заказал матери цветы к завтрашнему дню и кролика к четвергу. Затем все пятеро соседей ушли.

Как только они захлопнули калитку, отец снова взял заступ. Мать подождала, чтобы он немного поработал.

— Ничего не поделаешь, нельзя было отказать, — сказала она чуть погодя.

Отец молчал.

— Сам знаю, — проворчал он потом. — Только теперь ты уже не хозяин в собственном доме. А потом эта пигалица, как его там, господин Ролен или Робен, раздражает меня. Так бы и закатил ему пощечину.

Мать вздохнула и пробормотала:

— Эх, Гастон, Гастон, это в твои-то годы.

— Что в мои годы?

Подошел Жюльен.

— Знаешь, папа, — сказал он, — была минута, когда мне казалось, что ты их вздуешь. По-моему, вдвоем мы бы легко с ними справились.

Мать обернулась и наблюдала за ними. Отец, стоявший напротив Жюльена, выпрямился. Лицо у него все еще было замкнутое, но матери показалось, будто она заметила намек на улыбку. Во взгляде отца и во взгляде сына было что-то поразительно схожее. Что-то неуловимое, чего она раньше никогда не замечала в глазах мужа, в этом она была уверена.

— Я думаю… — сказал отец, — я думаю, их легко можно было вытолкать в шею.

— Не знаю, может, ты и забыл, — сказал Жюльен, — но как-то лет шесть или семь тому назад ты застукал человека, который хотел увести инструменты из сарая.

— Как же, помню.

— Так вот, я отлично помню, что ты задал ему взбучку. А ведь он был гораздо выше тебя и раза в два здоровее. Меня это поразило. Я, как сейчас, все вижу.

Жюльен с отцом смеялись. Мать тоже помнила то утро, дюжего, здорового, как бык, малого лет тридцати, которого рассвирепевший отец чуть не до полусмерти избил голыми руками, а потом передал его жандармам…

— Что ты хочешь, — сказал отец, — раз ты двадцать лет занимался французским боксом и борьбой. Это не забывается.

Мать постояла с ними еще некоторое время, потом, услышав, что отец начал вспоминать Жуанвиль, ушла, сказав только:

— Пойду приготовлю поесть…

Через несколько шагов, воспользовавшись минуткой, когда отец замолчал, чтобы перевести дыхание, она прибавила: