В КОНЦЕ ВОЙНЫ
Я это видел, помнится, в Литве.
Уже войны три года отстучало.
Три дня не спавший,
У леска, в траве,
Так полк храпел, — траву вокруг качало.
Полуденный вдали струился зной.
Басила рядом пушка безголосо.
И в воздухе, настоянном сосной,
Как пули у виска, жужжали осы.
И, как на дне реки,
Под птичий щелк,
Средь трав густых, как под водой зеленой,
Сраженный сном, лежал стрелковый полк,
На два часа от мира отрешенный.
Как будто в бездну провалился он.
И только гвозди, слева или справа,
Сияли с каблуков со всех сторон,
Как звезды, ливнем канувшие в травы.
Пыль до колен, как латы, на ногах.
Темнеют лица, словно из металла.
И руки, полускрытые в цветах,
По сторонам разметаны устало.
На коже их — окалина и чад.
И, вечными мозолями покрыты,
Они привычно на стволах лежат,
Тяжелые, как конские копыта…
Давно прошла великая война.
Молчат до срока полковые пушки.
А мне и до сих пор еще видна
Та, вся в цветах, поляна у опушки.
Там спят солдаты, сдавшиеся сну.
Видны в траве —
Волна бежит по следу —
Их ноги, уходившие войну,
Ладони рук, сработавших победу.
* * *
Когда под гром фанфарных маршей
Иль плач гармоники губной
Летели вспять теплушки наши
С полей Европы в край родной,
И, на плетни склонясь косые,
Горячим светом тысяч глаз
На нас глядела вся Россия,
На всех путях встречая нас,
И лишь для нас светили звезды,
Цвели цветы, гремела медь,
И, становясь железным, воздух
Сам начинал уже греметь, —
Тогда, веселым, нам казалось,
Что, небывала и грозна,
Прошла и за спиной осталась
И впрямь последняя война.
О МАМЕ
Звенит за простенком синица,
Играет в свистульку-дуду.
А мне, поседевшему, снится, —
Я, маленький, с мамой иду.
В платочке и кофте цветастой,
Она, молодая на вид,
Ко мне наклоняется часто
И что-то, смеясь, говорит.
И я, карапуз пятилетний,
Иду по тропе полевой.
И день, беспредельный и летний.
Плывет над моей головой.
Звонят за пригорком к обедне —
Там маковка церкви видна.
И звук тот, округлый и медный,
Плывет, за волною — волна.
Бегут облака кучевые.
Весь мир голубой на виду.
Обутый в ботинки впервые,
Я в гости впервые иду.
И мама, платок поправляя,
Взяв шпильки в смеющийся рот,
Идет молодая,
Живая,
Веселая.
Рядом идет.
ГЛАВНАЯ КНИГА
Еще слово дымится,
Как слеза на щеке,
На последней странице,
На последней строке.
Только-только сронили
Губы, — воздух дрожит.
Не остыв, у горнила
Это слово лежит.
А уж книга иная,
Та, что главной зовут,
Снисхожденья не зная,
Подошла.
Тут как тут.
Эта главная книга —
Моя радость и боль,
Крылья вдаль и вериги,
Мед душистый и соль.
Мне врученный в наследство,
Хоть и нет уж его,
Дом рожденья и детства,
Дом отца моего.
Дух полей
И дыханье
Надо мною родных.
Мое слово признанья,
Моя память о них…
Испытуя терпенье,
То грозя, то маня,
Как давно в отдаленье
Она держит меня.
Словно горная круча
В череде снеговой.
Путь к ней круче и круче
Над моей головой.
Но, поверить не смея,
Я иду и иду,
Лишь ее и имея
Среди прочих
В виду.
ДАВИД САМОЙЛОВ{98}
(Род. в 1920 г.)
* * *
Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.
Я любил, размышлял, воевал.
Кое-где побывал, кое-что повидал,
Иногда и счастливым бывал.
Гнев меня обошел, миновала стрела,
А от пули — два малых следа.
И беда отлетела, как капля с крыла,
Как вода, расступалась беда.
Взял один перевал, одолею второй,
Хоть тяжел мой заплечный мешок.
Что же там, за горой? Что же там — под горой?
От высот побелел мой висок.
Сорок лет. Где-то будет последний привал?
Где прервется моя колея?
Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.
И не допита чаша сия.
‹1960›
СЛОВА
Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.
И понял я, что в мире нет
Затертых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясенный гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.
Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.