‹1954›
* * *
Я от земли неотделим, —
Пахал отец мой эту землю.
Я силу от нее приемлю
Поющим существом своим.
Я рос в родимой стороне,
Как в поле колосок зернистый,
Могучий телом, духом чистый, —
Ведь кровь земли моей во мне.
Мое зерно — слова мои.
Коль их возьмут на сев весенний,
То ждут меня и воскресенье,
И света вешние ручьи,
И урожайной славы час.
Но не хотел бы лучшей доли,
Когда бы их на хлеб смололи
Народу моему хоть раз.
‹1956›
* * *
Поэзия, назначено тебе
Ответить сердца слабого мольбе,
Подругой в трудной сделаться судьбе,
Оружьем, побеждающим в борьбе.
Отдать народу правду слов своих,
Свет новых дней провидеть, славить их,
Быть вдохновеньем в битвах трудовых,
Хранить любовь и ненависть живых,
А мертвых славу сквозь века нести.
Ты ж в лавке, вижу, вся в пыли…
Хотел к тебе я подойти
И поклониться до земли.
Но присмотрелся ближе я —
Это не ты, лишь тень твоя!
‹1957›
* * *
Люблю я жизни быстрину,
Что так стремительна, бурлива,
И я не прячусь в глушь залива,
Где сор и пена, ил по дну.
На быстрине так трудно плавать —
Волна бросает, сносит, рвет.
Кто прозябает, не живет,
Пускай глухую ищет заводь!
Там на гнилом и вязком дне
Жабье от страха замирает,
А быстрина плоты качает,
Форель играет в быстрине.
Затем с годами мускул туже,
Затем поет душа моя,
Чтоб там, где побыстрей струя,
Мне плыть, а не валяться в луже.
Я славой век не обольщусь,
И гниль мещанского болотца —
Клянусь! — вовеки не коснется
Моих светлейших, чистых чувств!
‹1960›
РАЗГОВОР С КАМЕНЯРОМ
Он в трещину глухой скалы гранитной
Воткнул березовый засохший прутик
И наказал до тех пор поливать,
Пока не вырвется росток зеленый
И не ухватится когтями почек
За утреннее солнце деревцо…
И, словно крошка соляного камня,
Вода блестела у подножья кручи;
Я посмотрел, и показалось мне:
Слизать ту воду сможет и косуля.
Да разве этот родничок способен
На голых скалах возродить леса?
Он угадал тотчас мои сомненья,
Спросил меня, что вижу я в кринице.
И я сказал, что вижу неба синь.
Он улыбнулся мне: «Какого неба?»
«Того, что здесь, над нами», — я ответил.
«Нет, — крикнул он, — мы видим здесь надир!
Не дар дождя — в гранитном блюдце влага,
Здесь — посмотри! — земля насквозь пробита,
Воды тут хватит целый мир залить!
Тот родничок — поэта вдохновенье.
За то, что ничего в нем не увидел,
Ты в жилы камня кровь свою вольешь,
И никогда об этом не узнают.
Ведь не расскажет дерево немое,
Чем век его питала глубь земли.
Вот так и стих. Никто тебя не спросит,
Из радужного света вдохновенья
Или из тьмы твоей он крови рос!»
‹1966›
* * *
Сквозь униженья дым она прошла,
Отвергла стыд по приказанью сердца,
И мне любовь так нежно принесла,
Как мать приносит своего младенца.
Но на руки не взял я малыша —
Меня пугала одержимость эта.
Сверкнула совесть острием ножа —
Зачем я у нее просил совета?
Я зарыдать от радости не мог,
Не смел сказать, что долга не нарушу.
И слово «нет» вонзил я, как клинок,
По рукоять в безропотную душу.
Я знал, что сердце не простит мне зла,
А разум будет защищаться громко.
Она ушла и скорбно унесла
Свою любовь, как мертвого ребенка.
Я не кричал: «Любимая, вернись!»,
Я не молил, чтоб чудо победило.
Мне к горлу правда прыгнула, как рысь,
И в озлобленье за неправду мстила.
‹1966›
* * *
Летят по полю белы кони —
Ветров январских табуны.
Мороз привстал на подоконник
И на стекле рисует сны.
Не сном ли стало то оконце
С деревьями чужих сторон,
Где в темя бьет жестоко солнце,
Где не бывал вовеки он?
‹1966›
* * *
Снег летит, как день, как век…
В поле — след, над ним — метели.
Шел сквозь вьюгу человек,
Пробивался к дальней цели.
И прошел, а снег метет, —
Тонут в нем следы людские…
Оставляет след лишь тот,
Вслед за кем идут другие.
‹1966›
* * *
Зима, словно античный храм,
Легла руиной перед нами.
Открыты водам и ветрам,
Столбов и стен крошатся камни.
Разрушен мраморный порог,
Прозрачны плиты льдин, как сети.
И постепенно тает бог,
Которого лепили дети.