ПОЭЗИЯ
Вы занимались рыболовством?
Здесь нет секретов ни на грош:
Закинешь удочку под мостом, —
Сидишь, надеешься и ждешь…
Вот так и наше стихотворство, —
И в нем секретов не найдешь:
Достал перо, о стол оперся, —
Сидишь, надеешься, и ждешь…
* * *
Человек — это след,
Это мысль и творенье,
Память или предмет,
Или даже… забвенье.
Так, бывает, горит,
Так он сердце расплавит,
Что — как метеорит —
Ничего не оставит.
* * *
Я жаден до людей!.. Всегда толпою
Вокруг меня шумят мои друзья, —
Не потому, что скучно мне с тобою,
А потому, что мне без них нельзя.
Мне не утратить к людям интереса,
И я, надеюсь, им необходим.
Что я один! Я — как кусок железа —
Звеню тогда, когда столкнусь с другим…
АНДРЕЙ ПАССАР{144}
(Род. в 1925 г.)
С нанайского
ДВЕ БАБУШКИ
Вот Леночка по комнате большой
Ступает неуверенным шажком.
Как ласточка-касаточка весной,
Щебечет неокрепшим голоском.
А вот ее хранители — взгляни:
Две бабушки. У них полно забот,
Но внучкою любуются они,
И каждая к себе ее зовет.
Одна ей по-нанайски говорит,
Необычайной нежности полна,
Другая ей по-русски говорит,
Подбадривает внученьку она.
Две бабушки смеются во весь рот,
Сверкают слезы счастья на щеках.
А внучка им лепечет, их зовет
На двух понятных, дружных языках.
‹1956›
ФРИДОН ХАЛВАШИ{145}
(Род. в 1925 г.)
С грузинского
* * *
Ничего я больше не любил,
кроме дома в горной деревеньке,
кроме скрипа старой колыбельки…
Сновиденья детства я навеки
всей душой запомнил, не забыл.
Ничего я больше не любил,
кроме пашни, голову пьянящей,
кроме ручейка с водой журчащей…
Время мчалось птицею летящей,
только я об этом не грустил.
Ничего я больше не любил,
кроме слов радушного привета,
радостной улыбки, полной света,
и любви, которая мгновенно
исцеляет, прибавляя сил.
Ничего я больше не любил,
кроме той работы благодатной
в сенокос да на заре прохладной,
кроме той усталости отрадной
рядом с теми, кто для сердца мил.
Ничего я больше не любил,
кроме взора девушки прекрасной,
что была моей мечтой напрасной
и моей надеждою неясной…
Я об этом память сохранил.
Ничего я больше не любил,
кроме песни той неповторимой,
песни бесконечной и старинной…
Тот, кто пел ее в земле родимой,
всю печаль в ее словах излил.
ЗРЕЛОСТЬ СТИХА
Юность стиха — как любви пора,
Как усы у мальчика над губой;
Вдруг огонь и земля, волна и гора —
Все разом заговорят с тобой!
Юность стиха — как сентябрьский шум
Молодого вина, что обручи гнет.
Сделать дело ему не придет на ум,
А незнакомой звезде кивнет.
Но если, два крыла отрастив,
Он взлетит до высот настоящей любви,
Он оттуда все увидит, твой стих:
Оленя ранят — а стих в крови!
Он не ищет себе небесных красот.
Ты бездельем райским его не томи.
Он на бой против рабства с неба сойдет
И под пули станет рядом с людьми.
Это значит, душа у него не глуха,
Значит, в ней, кроме песен, люди живут!
Так сначала приходит зрелость стиха,
А потом уж тебя поэтом зовут.
ЛЕТО
Я пойду по тропе,
навсегда подружившийся с нею.
Возле самых вершин
я от запаха трав опьянею.
Неизвестный цветок
буду гладить рукой молодою,
Буду сердце студить
родниковой холодной водою.
Я увижу пейзаж
в золотящейся рамке рассвета —
То писал виноградарь
горячими красками лета.
* * *
Опять дрожат стручки фасоли на ветру,
Ночная бабочка сидит на потолке,
На стенах тени вновь затеяли игру,
И, словно с неба, тянет лесенку паук.
А дед ушел от нас.
Осталась сказка нам.
Дрова потрескивают в печке. Тишина.
Но кто расскажет нам теперь о старине,
Что так смешна была порой, порой грустна?
ФОРЕЛИ
Выйду к мосту и брошу невод,
чтоб форель в воде заиграла,
а когда потемнеет небо,
я укроюсь под сенью лавра.
Посмотрю, как гуляют ветры,
как раскачивают плоскодонки,
как стоят вдалеке Кларджеты,
словно сельские одногодки.
Весь продрогший, вернусь нескоро
и форелей выпущу в воду…
Где-то бык замычит Никора —
дрогнут травы, как в непогоду.
Задымится очаг крестьянский,
старый лодочник скажет: здравствуй…
А Чорохи впадает в ярость
и шумит волной многогласной.
Под мостом клокочет Чорохи,
затихает, в море впадая.
А в руках у моста — дороги
и дыханье дальнего края.