СТАРЫЙ МОТИВ
Эти горы и поля
золото вот-вот покроет,
землю дождичек омоет,
успокоится земля.
Ты летишь, как ястреб, в небо,
я ущельями брожу,
от страдания и гнева
отдыха не нахожу.
Сплю, туманами повитый,
кутаюсь в сырую мглу…
Замки с древнею обидой
громко плачут на ветру.
Замки, в синь вознесены,
на седое время ропщут
и как будто бы бормочут;
— Ожидай приход зимы!
Жду. А горы и поля
скоро золото укроет,
землю дождичек омоет,
успокоится земля.
ПОРТРЕТ ДРУГА
Хоть минутку оставить про черный день,
Хоть мгновение пустоты!..
Только труд, только труд. Сколько всяких дел!
И укоры: — Да где же ты?
Тяжкий путь в Цицамури, что к гибели вел, —
Словно рана в груди… И как знать:
Если вдруг голова его рухнет на стол,
Он сумеет ли снова поднять?
А раскатится гром над разливами вод
И туману случится упасть,
Затаенную силу на помощь зовет
Беспокойства отцовская страсть.
И мне кажется, будто не он, а пророк,
Жезл сжимая, стоит, побледнев, —
И глубок его голос, и властен, и строг,
И в глазах его сдержанный гнев.
Если видит: форель уходит из рек,
Равнодушия крепнет лед,
Правда губится — и ни один человек
Против этого не восстает!
Хоть минутку оставить про черный день,
Хоть мгновение пустоты!..
Только труд, только труд. Сколько всяких дел!
И укоры: — Да где же ты?
НАФИ ДЖУСОЙТЫ{128}
(Род. в 1924 г.)
С осетинского
* * *
Человеческое сердце
Словно горная вершина,
На которую восходят
И веселье и печаль.
В недра пламенной вершины
Не природа ли вложила
С мягким воском по соседству
Неподатливую сталь?
Человеческое сердце
Словно горная вершина.
И легко с вершины этой
Заглянуть в любую даль.
Тот, чье сердце, как вершина,
Кто не мальчик, а мужчина,
Пусть поделится весельем,
Отзовется на печаль!
ТАЙНАЯ МОЛИТВА
Произносили тосты в горском доме
За то, чтоб слава предков не старела,
А долголетье сделалось уделом
И близких и далеких кунаков.
И за возлюбленных сдвигали чарки,
И за детей, что нас должны продолжить,
И чокались за будущие встречи,
А я молился тайно за столом:
«Бог милосердный, если в самом деле
Ты внемлешь только искренним молитвам
И если в самом деле было счастье
Тобой между людьми разделено,
Возьми мне предназначенную долю
Благополучья, радости, удачи
И передай той женщине, которой
Желаю счастья больше, чем себе.
Она меня любовью возвышала,
И грешницей прослыть не побоялась,
И шла, словно босая по колючкам,
По тем шипам, что клеветой зовутся.
А я неблагодарным был и часто
Печалил эту женщину.
О боже,
Ты ангелу, которого я мучил,
Всю долю счастья моего отдай.
Она щедра, отзывчива, душевна
И доброты не пожалеет людям.
Ты ангелу, которого я мучил,
Всю долю счастья моего отдай».
…Так я молился, но моей молитве
Всевышний внять не захотел, как видно.
Я с той поры не обращался к богу,
Но пил за эту женщину не раз.
ЮЛИЯ ДРУНИНА{129}
(Род. в 1924 г.)
* * *
Я только раз видала рукопашный.
Раз — наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
‹1943›
ЛЮБОВЬ
Опять лежишь в ночи, глаза открыв,
И старый спор сама с собой ведешь.
Ты говоришь: «Не так уж он красив!»
А сердце отвечает: «Ну и что ж!»
Все не идет к тебе проклятый сон,
Все думаешь, где истина, где ложь…
Ты говоришь: «Не так уж он умен!»
А сердце отвечает: «Ну и что ж!»
Тогда в тебе рождается испуг,
Все падает, все рушится вокруг.
И говоришь ты сердцу: «Пропадешь!»
А сердце отвечает: «Ну и что ж!»
‹1972›
НАШЕ-НАМ!
Наше — нам, юность — юным,
и мы не в обиде.
Пусть певичка смешна и жеманна,
Пусть манерны у песни слова, —
В полуночном чаду ресторана
Так блаженно плывет голова.
Винограда тяжелые гроздья
Превратились в густое вино,
И теперь по артериям бродит,
Колобродит, бунтует оно.
А за маленьким столиком рядом
Трое бывших окопных солдат
Невеселым хмелеющим взглядом
На оркестр и певичку глядят.
Я, наверное, их понимаю:
Ветераны остались одни —
В том победном ликующем мае,
В том проклятом июне они…
А смешная певичка тем часом
Продолжает шептать о весне,
А парнишка в потертых техасах
Чуть не сверстницу видит во мне!
В этом спутник мой искренен вроде,
Лестно мне и немного смешно.
По артериям весело бродит,
Колобродит густое вино.
А за маленьким столиком рядом
Двое бывших окопных солдат
Немигающим пристальным взглядом
За товарищем вставшим следят.
Ну, а тот у застывшей певицы
Отодвинул молчком микрофон,
И, гранатой, в блаженные лица
Бросил песню забытую он —
О кострах на снегу, о шинели
Да о тех, кто назад не пришел…
И глаза за глазами трезвели,
И смолкал вслед за столиком стол.
Замер смех, и не хлопали пробки.
Тут оркестр очнулся, и вот
Поначалу чуть слышно и робко
Подхватил эту песню фагот,
Поддержал его голос кларнета,
Осторожно вступил контрабас…
Ах, нехитрая песенка эта,
Почему будоражишь ты нас?
Почему стали строгими парни
И никто уже больше не пьян?…
Не без горечи вспомнил ударник,
Что ведь, в сущности, он — барабан,
Тот, кто резкою дробью в атаку
Поднимает залегших бойцов.
Кто-то в зале беззвучно заплакал,
Закрывая салфеткой лицо.
И певица в ту песню вступила,
И уже не казалась смешной…
Ах, какая же все-таки сила
Скрыта в тех, кто испытан войной!
Вот мелодия, вздрогнув, погасла,
Словно чистая вспышка огня.
Знаешь, парень в модерных техасах,
Эта песенка и про меня.
Ты — грядущим, я прошлым богата,
Юность — юным, дружок, наше — нам.
Сердце тянется к этим солдатам,
К их осколкам и к их орденам.