С башкирского
ОДНО СЛОВО
Беседой дружеской отмечен
мой путь в краю степных дорог.
И лишь с тобой при первой встрече
я слова вымолвить не мог.
В кругу друзей ночной порою
я шуткой веселил привал.
И, только встретившись с тобою,
я смех и шутки потерял.
Бежала раньше, словно в сказке,
рассказов пестрая канва.
И лишь с тобой теряли краски
живые, ясные слова.
Свистели птицы возле окон
В туман вечерней полутьмы.
Вокруг да около, намеком,
с тобой беседовали мы.
И все слова, просты и милы,
уже вплетались в нашу речь.
Но, знать, у сердца были силы —
одно, заветное, беречь.
Мы в жизнь войдем одной дорогой.
Как тайну тайн в моей судьбе,
всей жизнью, всей своей тревогой
«Люблю!» скажу одной тебе.
‹1947›
ПОЭЗИЯ
Взволновал не вечер необычный,
полный красок, света и тепла, —
на московской улице москвичка
мне стихи знакомые прочла.
Я слова башкирского поэта
от нее по-русски услыхал —
и как будто с лаской и приветом
наклонился надо мной Урал.
Друг-поэт, такой же сын Урала,
вечера уфимские весной
и цветы в долинах и на скалах
в этот миг возникли предо мной.
Хоть стихи ложились непривычно
в музыку иного языка,
стала сразу девушка-москвичка
мне совсем по-новому близка.
Это чувство ворвалось, как ветер
в настежь отворенное окно.
Хорошо с друзьями жить на свете,
если хочешь счастья — вот оно!
‹1951›
ХУТА БЕРУЛАВА{127}
(Род. в 1924 г.)
С грузинского
ЛЕНИНУ
На камне гробовом от века
Две даты ставились всего:
Одна — рожденье человека,
Другая дата — смерть его.
Одной-единственною датой
Венчает время жизнь твою —
Год восемьсот семидесятый
Я прославляю и пою.
Грохочет горным водопадом
Десятилетий череда,
Но встать с твоим рожденьем рядом
Смерть не посмеет никогда.
В ДЕТСТВЕ
Меня на мельницу отправили,
пока заря,
пока роса.
Вот тени тихие отпрянули
под утренние голоса.
Запахло травами целебными,
зарозовело там, вдали.
И колокольчики серебряные
над садом песню завели.
И, головы склоняя буйные,
вершили по полю круги
малиновые в утре буйволы
и круторогие быки.
И все крылатое, ветвистое,
трепещущее в этот час,
в честь солнца пело и высвистывало,
рассветной радостью сочась.
А вот и мельничная лесенка,
а вот — глухие жернова…
…Во мне самом — как будто песенка!
в цепочку вяжутся слова.
И это все перекликается
и птицей рвется в облака,
и облака переливаются,
и проливается строка.
И что-то в ней, впервые встреченное,
само возносится без крыл…
…Домой я воротился к вечеру.
Зерно — на мельнице забыл.
ПОЭЗИЯ
Что бы там ни твердили, я себя твоим сыном считаю.
С этой гордою верой по белому свету шагаю.
С детства жил сиротой. Доброты мое детство искало.
Я к тебе потянулся — и ты моей матерью стала.
И тебе я поведал надежды свои и печали.
Ты одна не смеялась, одна не пожала плечами.
Так спасибо тебе, что не бросила, не позабыла:
В нас с тобою, наверное, поровну горечи было.
Так спасибо тебе, мне теперь не вернуться обратно.
Как измерить твою доброту? Ведь она необъятна.
Нет, неведома жалость тебе. Это боль и горенье.
Многим плакать пришлось, пред тобою упав на колени.
Выпадала у многих из рук твоя горькая чаша…
О владычица добрая, грозная-грозная наша!
Вот кружится твой свет над Чаргали, над Темзой, Невою,
Весь пронизанный мудростью, свежестью и синевою.
Только горе поэту, что оставлен любовью твоею.
Я любую измену снесу, но твою — не сумею.
Так гори мне, гори, чтоб с тобой до скончания века,
Чтобы правду я смог донести до души человека.
КАРТИНА НА СЛОНОВОЙ КОСТИ
Может, когда Руставели слагал свои песни,
эту картину задумывал мастер безвестный…
Мысли свои в это древнее-древнее следуют:
белые люди в белой беседке беседуют.
Слышно мне даже, о чем разговор их ведется:
вот человек — это тайна, но тайна и солнце.
Кто его в небе зажег дерзновенной рукою?
Век человеческий краток… С чего бы такое?
Есть ли на свете грядущее… кто его знает?
Разве не все осыпается и исчезает?
Разве не все преходяще и бренно на свете?
Есть ли бессмертье?… А может быть, нету бессмертья?
Им никуда не укрыться от этих вопросов.
Юноша грустен. Старец оперся на посох.
Белые руки третий воздел над собою:
может быть, небо ответит ему голубое?
Тянется эта беседа, течет — не кончается.
Белое дерево тихо над ними качается.
Белые листья к белым склоняются веткам.
Белые птицы белым овеяны ветром.
…Значит, тот мастер безвестный все-таки вечен,
хоть и лавровым венком никогда не увенчан.
Долго он бился, свое создавая творение,
вот и живет оно, будто бы стихотворение.
В белой беседке белые люди беседуют.
Просто беседуют белые люди. Не сетуют.