— С самого начала хочу предупредить, что кое-кого из присутствующих я не люблю. Больше того, ненавижу. Хотя сами по себе они, возможно, и неплохие люди…

По кабинету пробежал легкий смешок.

— И на это есть причины, — продолжал профессор. — Одна из самых серьезнейших проблем, которой занимаются сотрудники нашего института — это преодоление инерции консерватизма, привычности мышления. Проблема номер один! Правда, успехами мы пока хвалиться не можем. Когда в сороковых годах была создана электронно-вычислительная машина, мало кто предполагал, что человечество стоит на заре качественно новой фазы. Я экономист. И буду выступать как экономист. Известно ли вам, что вычислительный центр автозавода в Горьком заменяет три тысячи человек управленческого аппарата?

— При чем тут автозавод? У Грекова всего полторы тысячи вместе с вахтерами, — прервал Курицын.

— В этом и новизна нашей системы, что она пригодна для небольших предприятий. Она обеспечивает выход на внешнюю связь с поставщиками, — Тищенко заметно волновался. — Разработана качественно новая система в отличие от существующих во Львове, в Тольятти. А таких заводов, как тот, на котором работает главным инженером Геннадий Захарович, у нас в стране очень много. И, думаю, нет надобности подчеркивать важность эксперимента…

— Но зачем? Завод и так справляется со своим делом. Выберите какую-нибудь артель и экспериментируйте на здоровье! — воскликнул Курицын. — Еще свежа в памяти подкаменская кампания.

— Я понимаю, неудача в Подкаменске насторожила. Но для эксперимента нужен завод, а не артель, где подвизаются зачастую малограмотные и равнодушные люди. Вот и подсунули нам в Подкаменске то, что себе негоже. Кстати, не без вашей помощи, товарищ Курицын, — отпарировал Тищенко.

— Хорошее и так хорошее. Вы плохое нам исправьте, — разозлился Курицын.

— Мы не ремонтная бригада, Христофор Парменович! — Тищенко потерял контроль над собой и пристукнул кулаком по столу. — Безобразие! Никакого представления!

— Напрасно вы так, Станислав Михайлович! — Прохоров дотронулся до рукава Тищенко. — И представление у нас некоторое есть. Но не обо всем.

Прохоров встал и чуть ослабил галстук. Крахмальный воротничок оставил на шее красную полоску.

— Я хочу сделать лишь замечание, не более. Меня всегда привлекали идеи вашего института. Но есть у меня некоторые соображения. Так называемое гибкое звено, в которое вы предлагаете слить несколько предприятий, требует и соответствующих кадров. А на что мы уповаем при выдвижении человека? На анкету! Образование — высшее. Политически грамотен. Морально устойчив. Вот три кита, как говорится. Согласен, вполне достойные параметры. Но, признаться, после такой аттестации специалисты кажутся лично мне похожими друг на друга, как близнецы. Заслуги человека измеряются не его деловыми качествами, а тем, что он не совершил ошибок. Поэтому кое-кто и старается сложить с себя ответственность: лучше ничем не выделяться, чем рисковать и ошибиться. Уклонение от своевременного решения иной раз наносит больше ущерба, чем даже ошибочное решение. Вот какой вопрос, Станислав Михайлович, меня волнует больше технической стороны. Сейчас модно считать, что техника — панацея от всех бед. Но техникой управляют люди. И если вы предложите достаточно эффективный метод подбора кадров, лично я вам поклонюсь… А что касается сути предмета, то мне она кажется убедительной. Предложенная система из двух КБ и трех заводов-смежников представляется мне началом серьезного дела. Вроде единой энергетической системы. Кстати, как мне известно, идея образования подобных звеньев стоит на повестке дня Совмина.

Прохоров сел.

— После категорического выступления товарища Прохорова мне как-то трудно собраться. Упредил он меня, — громко произнес Курицын. — Возможно, я отношусь к людям, которые боятся ответственности. Но тем не менее я хочу подчеркнуть: за неудачи и срывы идей Института кибернетики отвечают не машины, а мы с вами. — Курицын поклонился Тищенко. — И скидок на эксперименты нам не делают. Мы производственники. И рисковать хорошим заводом, уводить его в сторону от задач… Не знаю… Пусть скажет Леонид Платонович: завод в его подчинении…

Греков и не взглянул в ту сторону, где шумно отодвигал кресло Леонид Платонович. Он и так прекрасно знал, как выглядит его начальник, напоминающий стареющего борца. Выпяченный подбородок обтянут дряблой, сероватой кожей, плоский нос, большие выцветшие глаза. В прошлом он был известным приборостроителем, но со временем заметно поугас. Леонид Платонович был решителен и смел, когда направление, которое он выбирал, соответствовало его точке зрения, когда он до тонкостей знал вопрос. Не изучал, а знал… Он тогда проявлял и гибкость, и ум, и такт. Но если случалось наоборот? Если он не понимал?! Он уже и не пытался понять. В это он уже не верил. А с годами все чаще и чаще возникали ситуации, которые Леонид Платонович не понимал. И чтобы не потеряться в столь быстро изменчивом мире, Леонид Платонович преданно берег свою верную, неоднократно испытанную тропку — дисциплину. Дисциплина в управлении была превосходная. Это Леонид Платонович пронес через годы. Именно за счет дисциплины управление выглядело в министерстве респектабельно. Отчеты, письма, инструкции — кровь, что циркулировала на всех уровнях управления, наводила трепет на сотрудников, заставляя идти на проступки во имя основной цели — дисциплины… Главная крамола, которую Леонид Платонович узрел в деятельности Грекова, это ревизия основы основ его мироздания — сомнение в целесообразности того, что свято чтил начальник управления. Новая система разносила в пыль старый порядок. Он не понимал новую систему… К тому же он верил в непреложную истину факта — раз он «жив», значит, кому-то он нужен. Во имя каких-то высших целей. Это Леонид Платонович прекрасно чувствовал. Несмотря на решительные постановления и приказы, газетные статьи и фельетоны…

Леонид Платонович втянул голову в маленькие плечи. Точно спрятался в яму и выглядывал оттуда своими красивыми глазами.

— Я не стану долго распространяться, — предупредил Леонид Платонович. — Разговор с Грековым у нас впереди. Так сказать, в служебном порядке. Хочу лишь отметить, что увлечение новациями уже изрядно сбило с толку хорошего главного инженера. Увело его в сторону от основных задач…

— А не считаете ли вы, Леонид Платонович, что Греков немного сбился с траверса, оказался в критическом положении? Почувствовал кислородное голодание? — Лужский попытался разрядить обстановку шуткой.

— Нет. Не считаю, Викентий Назарович, — веско проговорил Леонид Платонович. — Я не силен в вашей альпинистской терминологии. Но тут иная основа.

Многие переглянулись. Внешне грубая отповедь заместителю министра была со стороны начальника управления искусной лестью. Лужскому импонировало, когда подчеркивалось его увлечение этим мужественным спортом.

— Иная основа, — повторил Леонид Платонович. — Самоуспокоился наш Греков. Почил на лаврах. Вот и пошел на нарушение дисциплины.

— В чем нарушение? — возмутился Гасан Махмудович. — Хороший работник. Убедительные расчеты. При чем тут альпинисты-кавалеристы? В старую бочку нельзя лить молодое вино.

Леонид Платонович терпеливо переждал, поджав плоские пергаментные губы.

— Надеюсь, вы понимаете, что столь ответственное и серьезное недовольство высказано мною не без оснований. Верно, Геннадий Захарович? — Леонид Платонович посмотрел на Грекова.

— Факты! Где факты? — крикнул Шульгин и вытер лысину платком.

— Фактов хоть отбавляй, — Леонид Платонович извлек из папки толстую стопку бумаг. — Протоколы группы народного контроля. В них требуют привлечь Грекова к ответственности. Вплоть до отстранения от должности. Оснований для этого, должен сказать, предостаточно. Я уже докладывал об этом Викентию Назаровичу, и он разделяет мое беспокойство.

— Свое мнение я выскажу сам, — нетерпеливо произнес Лужский. — Мы обсуждаем вопрос первейшей государственной важности. Первейшей. Особенно хочу подчеркнуть значение системы управления при слиянии небольших предприятий. Мы обязаны подойти со всей серьезностью, а не смешивать два разноплановых вопроса. — Лужский помолчал. — С Грековым разговор особый. К тому же я заметил тут и директора завода.