Как просто мать произносила это имя! Словно оно не царапало ей губы, язык, горло!

Альруна не называла его, и все же его яд отравил ее. Как ей хотелось, чтобы эта датчанка опять пропала! Пусть Ричард развлекается с другими женщинами! Невыносимо было думать о том, что он проводит время с этой дикаркой, которую не способен даже рассмешить!

— Я хочу, чтобы она покинула замок, — прорычала Альруна.

— Боюсь, не в твоей власти принимать такие решения.

Альруна вновь подумала о священниках. Они были не столь легковерны и не думали, что при крещении человек обретает новую жизнь, но молитвы могли укротить северян. Однажды один монах рассказывал, как норманны ворвались в церковь, чтобы украсть серебряную дароносицу, но священник отогнал их святой водой. Тогда Альруна не поверила в эту историю, не верила и сейчас. В конце концов, она сама была крещена, и все же ее сердце переполняли ненависть и жажда разрушения. Девушка тяжело вздохнула.

— Отцу не нравится, что у Ричарда столько любовниц, — упрямо пробормотала она.

— Конечно, — согласилась Матильда. — Но твой отец — умный человек, и он понимает, что лучше пусть рядом с Ричардом будет женщина из леса, чем аристократка, способная навлечь на него гнев своего отца или брата.

— Но нам ничего не известно о ее происхождении. Именно поэтому она может быть так опасна.

— Как по мне, я знаю достаточно. Ее родители умерли, а ей и ее сестрам пришлось нелегко… Гунноре нужно какое-то занятие. Тебе, кстати, тоже. Когда ты в последний раз ткала гобелен?

Альруна не знала ответа на этот вопрос. Как бы то ни было, она уже давно ничем подобным не занималась. Все это время она следила за Ричардом и Гуннорой, но не могла признаться в этом матери.

— А тебе какое до того дело? — Она повторила слова матери, так задевшие ее.

И прежде чем Матильда успела что-то сказать, Альруна ушла от своей матери, которая ее не понимала или, что еще хуже, очень даже понимала, но не одобряла ее мрачные мысли.

Успокоившись, Альруна решила больше не проявлять свою неприязнь к Гунноре столь открыто. Но это не изменило уверенности девушки в том, что датчанка должна как можно быстрее покинуть руанский двор. И рано или поздно Матильда это поймет.

Гуннора быстро училась. Вначале она сопровождала Матильду повсюду, глядя, как та работает, потом начала действовать самостоятельно. Она ходила за покупками, стирала белье, следила за тем, чтобы в замке вовремя меняли свечи.

Она научилась различать монеты, узнала, что самые дорогие делают из серебра и на одной стороне у них выбито лицо герцога, а на другой — чудовище. Вскоре Гуннора выяснила, что люди на рынке принимают не только монеты, но и товары: зубы моржа меняли на ткани, оружие — на стеклянные и глиняные кувшины, вино на кожу, слоновую кость и воск — на мед. Сама она всегда носила с собой небольшие весы из складной планки и двух бронзовых чаш, куда помещался кошель. На них можно было взвесить серебряный лом — норманны, награбив монет, брошей, чаш и распятий, топором рубили серебряные изделия на мелкие осколки. Кузнецы переплавляли эти осколки в слитки, но так происходило не всегда, и до сих пор, даже уже в мирное время, многие расплачивались таким ломом.

Гуннора не только каждый день узнавала что-то новое. Она привыкла к обществу других людей, к гулу голосов и переливам разных наречий. Она старалась запоминать незнакомые слова. В такие моменты ей вспоминался отец — он не только разводил, но и продавал лошадей, и часто говорил детям, мол, хороший торговец должен уметь спорить с покупателями на четырех-пяти языках.

Вначале ей трудно было говорить с незнакомцами, но потом любопытство взяло верх. Кого только не было в Руане! И греки, и фризы, и бретонцы, и датчане, и англичане, и шотландцы, и ирландцы. Некоторых нельзя было отличить от франков, другие же казались какими-то чудными, дикими. Не без удовольствия Гуннора узнала, что многие из них не крещены, и даже в таком христианском городе, как Руан, древние верования сохраняли силу.

Она не решалась вырезать руны, но по ночам, когда ей не спалось, Гуннора выводила руны на ладони, пытаясь защитить себя и своих сестер, — руну «ингуз», означавшую тепло, родину и семейные связи, и руну «альгиз», оберегавшую от врагов и приносившую удачу.

Руны работали: Вивея и Дювелина чувствовали себя в замке как дома, да и она вскоре научилась ориентироваться в городе, не только в центре, обнесенном построенными римлянами стенами, но и снаружи, перед второй крепостной стеной. Эту стену в последние годы тщательно укрепляли, и строительству уделялось не меньше усилий, чем возведению церкви Сент-Уэн. Население города настолько увеличилось, что собранного в Нормандии урожая зерна не хватало и приходилось завозить его из других стран, в первую очередь из Англии.

Вначале Гуннора говорила себе, что нужно запомнить все детали, ведь так легче будет выжить в чужом городе, но со временем поняла, что ее разум просто изголодался за годы, проведенные в лесу, и потому жадно впитывал любые знания. Что бы она там ни думала, ей было недостаточно одних только разговоров с крестьянками, недостаточно было вырезать руны и рассказывать самой себе древние истории. Что-то уснуло в ней в том лесу, а теперь пробудилось вновь, и нужно было размяться после долгого сна.

Гуннора отбросила былое оцепенение, стала сильнее, увереннее, жизнерадостнее.

Раньше она проклинала христиан, ненавидела их, теперь же все ее рвение оказалось направлено на исполнение своих обязанностей, и она торговалась с купцами с тем же жаром, с каким раньше осыпала местных жителей проклятиями.

Раньше она чувствовала восторг, принося жертвы богам, теперь же мечтала только о похвале Матильды. Гуннора думала, что сможет воплотить свою судьбу, став мастерицей рун, теперь же снискала уважение людей благодаря своему уму.

Раньше она жила настоящим, теперь же часто думала о будущем Руана, словно собиралась остаться здесь навечно.

Иногда ей становилось немного стыдно, но нельзя было отрицать, что при дворе нравилось не только ей, но и Вивее с Дювелиной. Вивея радовалась уюту и роскоши, хвасталась новыми сапожками из мягкой кожи, о которых раньше не могла и мечтать. Дювелина же пришла в восторг от подарка Арвида, мужа Матильды: мужчина вырезал ей из дерева собаку, изготовившуюся к прыжку. Гуннора удивленно смотрела на деревянную фигурку.

— Она выглядит точно так же, как те игрушки, которые вырезал мой отец, — сказала она Матильде.

— Что же тут удивительного? Тут сохранились многие ремесла норманнов. Мы говорим на наречии франков, а думаем на языке норманнов.

— Но вы же христиане!

— После крещения не забываешь о том, кто ты и откуда. Мне кажется, ты видишь мир черно-белым, на самом же деле он сер, и нужно найти свой путь в этом сером тумане.

— Наш отец хотел перебраться в Нормандию, потому что тут чаще светит солнце! — возразила Гуннора.

— Конечно, но подумай вот о чем. Солнце тоже бывает разного цвета. Молочно-белое утром, желтое в полдень, багровое на закате. И как меняется мир от того, куда падают его лучи! Так меняются и люди.

Гуннора понимала это, просто не хотела признавать. Хотя пока она оставалась здесь, она была уверена, что когда-нибудь вернется в лес и станет сама себе хозяйкой.

Ричард часто бывал в разъездах, выполняя задачи, поставленные перед правителем: нужно было наносить визиты соседям, заботиться о том, чтобы вассалы сохраняли ему верность, обретать поддержку вне Руана. Но когда он возвращался в столицу, то сразу звал Гуннору к себе. Его страсть казалась неутолимой, и другие женщины беззлобно подшучивали над Гуннорой, зная, что герцог уже не впервые одержим какой-то девушкой. Они были уверены, что рано или поздно его интерес угаснет.

Гуннора не знала, желает ли этого. Ей не хотелось идти к нему в башню, и она убеждала себя, что ненавидит Ричарда, но стоило ему коснуться ее, как все заботы растворялись во тьме, даже ее самость куда-то пропадала. Так легко, так сладостно было позабыть, кто она такая, повиноваться предательским порывам тела. Иногда Гуннора чувствовала себя околдованной и думала, не наслал ли на нее кто-то злые чары, не подбросил ли ей руну «феу», руну перемен. Если написать ее наоборот, эта руна вызывала страстную любовь, заставляла людей утратить контроль над своим телом.