На лице Уэллса появилась злобная улыбка и какое-то время висела. Потом, внезапно, из его глаз исчезла чернота, они закатились и он упал из седла на землю.

Бёртон быстро спустился и бросился на колени рядом с другом.

— Берти! Берти!

Военный корреспондент перекатился на бок, его вырвало. Он свернулся клубком и застонал.

— Он был в моей голове, Ричард. Гадость, Ричард! Худший из людей! Воплощенный Зверь.

— Он ушел? Или еще смотрит на нас?

— Ушел, — ответил Уэллс. — Но он пойдет за тобой. Куда бы ты ни пошел, он пойдет за тобой.

Бёртон помог Уэллсу сесть. Низенький корреспондент вытер рот и посмотрел на далекое грибное облако и улетающий на юг корабль.

— Все кончено, — сказал он. — Немцы думают, что победили, но они ошибаются. Все кончено. Это мир закончился.

— Мне очень жаль, Бёрти, — только и смог выдавить из себя Бёртон.

Уэллс встал, покачнулся, схватился за стремя и полез в седло сенокосца.

— Вернемся на тропу. Я хочу узнать, куда приведут нас маки.

Они взобрались в седла, повернули свои экипажи и быстро побежали по саванне.

Два дня они неслись по местности, которая казалась Бёртону странно знакомой.

Он чувствовал, как рвутся все связи с этим миром, образовавшиеся за последние пять лет. Изменение, оно ждало его, но он еще не знал, как.

Изменение, или, возможно, восстановление.

Лунные Горы.

Там ждет его судьба.

Или уже дождалась.

Тропа из маков вела к этим пикам, это было ясно даже до того, как покрытые снегом вершины встали над горизонтом. И он увидел пики, белые и изрезанные, парившие над кроваво-красными подножьями.

— Красные! — воскликнул он. — Я помню этот вид — но горы были зелеными!

— Быть может, в 1860-х, — ответил Уэллс — но с тех пор там выросли Кровавые Джунгли.

Они бежали по пустой стране. Там, где были деревни, не осталось ничего. Там, где паслись стада антилоп и зебр, не осталось ни одной. Там, где зеленели обработанные поля, рос буйный подлесок.

И они видели ищеек, все больше и больше. Неуклюжие растения с невозмутимым видом разумного существа шаркали по холмам и долинам, что заставило Уэллса спросить:

— Откуда эти проклятые твари взялись, Ричард?

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — ответил исследователь. — Они выглядят слишком целеустремленными, не правда ли? Помнишь, как одна такая напала на нас в Танге? Посмотри, насколько эти движутся иначе. Вместо бессмысленного размахивания отростками — ритмичное вздрагивание, как если бы ими кто-то управляет.

Большая часть воспоминаний Бёртона уже вернулась, и он понимал, что эти ищейки — тот самый вид растений, которых немцы использовали в 1863, с одним ужасным отличием: в их мясистых лепестках никто не сидел. Значит если кто-нибудь и управляет ими, то он, скорее всего, не человек.

Ближе к горам растительность стала более густой и дикой. Чем дальше они ехали, тем краснее становились цветы и фрукты, и, наконец, вокруг них остались только кроваво-красные цветы, ягоды и круглые, покрытые росой выпуклости непонятного происхождения. Маки вели паровых пауков прямо на мокрые джунгли, и — совершенно удивительно — хаотическое переплетение растений расступалось перед ними и давало пройти.

Через деревья падали лучи света. Лианы, раскачиваясь, свисали вниз. Наполненный влагой воздух то благоухал ароматами, то отвратительно вонял червивым мясом. Лениво жужжали жирные пчелы. Тут и там порхали бабочки и проносились стрекозы. Сверху планировали семена на оперенных крыльях. А в листве над головой тысячи и тысячи зеленых попугаев пронзительно кричали, болтали, хихикали, свистели и оскорбляли без остановки.

Бёртон засмеялся и никак не мог остановиться.

Уэллс, который ехал впереди, обернулся, поднял брови и спросил:

— В чем дело, черт побери?

— Покс! — крикнул Бёртон. — Покс и Фокс! Боги, сколько яиц отложила эта чертова птица? — Он поглядел вверх и проорал: — Покс! Покс! Покс! — потом внезапно согнулся и горько зарыдал: к нему вернулось слишком много тяжелых воспоминаний и теперь он точно знал, что вернется назад и как.

Уэллс сдерживал своего сенокосца, пока Бёртон не поравнялся с ним.

— Что с тобой? Как ты себя чувствуешь?

— Я больше не могу, — прошептал Бёртон. — Я больше не могу это выносить. Слишком много для одного человека. Я должен изменить все, Берти. Все.

— Давай отдохнем, — предложил военный корреспондент. — Вроде бы у нас еще есть немного еды в одном из мешков. Поедим и слегка поспим.

Они выключили моторы и спустились на землю. Внезапно спутанная масса багровой листвы зашуршала и расступилась, как занавес, открыв дорогу на поляну, заполненную восхитительными маками.

— Приглашение, ей-богу, если я хоть что-то понимаю в приглашениях! — воскликнул Уэллс. — То, что управляет маками, очевидно, имеет власть и над джунглями!

Они вышли на открытое место и сели. Уэллс принес корзину с едой и вынул оттуда ломоть хлеба и клин сыра. Они оба стали есть.

Бёртон, казалось, углубился в себя.

В его темных глазах стояла боль, щеки впали. Уэллс озабоченно наблюдал за ним кончиком глаза, когда что-то еще привлекло его внимание. Стоявшее на краю поляны дерево с большими грушевидными тыквами внезапно зашевелилось. Одна из его веток, со скрипом и щелканьем, вытянулась вперед, на открытое место. Бёртон, услышав скрип, поднял голову и с изумлением смотрел, как ветка, подвигавшись, опустилась и тыква повисла между двумя людьми.

— Подарок? — спросил Уэллс.

Бёртон нерешительно протянул руку к похожему на тыкву фрукту. Он сорвал его, и ветка тут же вернулась обратно. На верхушке плода открылась щель, из которой выплеснулась янтарная жидкость. Он понюхал ее, удивленно попробовал и одобрительно причмокнул.

— Ты не поверишь, — сказал он, глотнул и передал тыкву военному корреспонденту.

Уэллс попробовал.

— Это... это... это бренди!

Они пили, они ели, и все это время их оскорбляли болтуны.

Пришла ночь. Они заснули.

На рассвете два человека сели на свои экипажи и поехали вдоль тропы из маков.

— То ли я еду на гигантском паровом пауке по доброжелательным джунглям с человеком из прошлого, — вслух подумал Уэллс, — то ли я сплю.

— То ли сошел с ума, — добавил Бёртон.

К полудню они достигли крутого склона, обрамленного высокими голубоватыми камнями. Бёртон остановил сенокосца и через ветви деревьев посмотрел на горы, поднимавшиеся перед ними. Соскользнув с седла, он нагнулся и оглядел землю. Откос состоял из сланца, который удерживала сеть нитевидных корней. 

— Это она, Берти.

— Кто?

— Тропа, которая ведет к Храму Глаз.

— Тогда вперед и вверх!

Бёртон вновь сел в седло и повел паука вверх по склону в узкое ущелье, чьи стены обвивали толстые узловатые лозы, а землю покрывал перегной, из которого в изобилии росли маки и другие цветы.

С каждым шагом стены поднимались все выше и тени углублялись все больше; появились рои светлячков, которые омыли двух путешественников странным неустойчивым светом.

Примерно через милю сенокосцы переступили через маленький каменный холмик — очевидно могилу — и у Бёртона сжалось сердце, когда он вспомнил того, кто похоронен здесь.

Они ехали все дальше, через плотную листву, которая расступалась при их приближении, под свисающими лианами, которые поднимались, разрешая им пройти, и над спутанными корнями, которые зарывались в перегной, чтобы не мешать огромным машинам.

И даже в этом месте, защищенном от солнца, болтуны свирепствовали среди веток, с энтузиазмом выкрикивая оскорбления, по-английски, как заметил Уэллс, хотя они находились глубоко в сердце Немецкой Восточной Африки.

Вперед, вверх, и вот, оказавшись на обширной лесистой вершине, они увидели далекие снежные пики, разрезающие небо.

— Кровавые Джунгли покрывают все горы, — заметил Уэллс, — и за последние пару десятилетий вышли за их пределы.