— Да, господин.

— Можешь сказать ему, что я немедленно должен увидеть­ся с ним лично?

— Да, господин.

— Вечно ты только и думаешь что о работе, Луис, — ска­зала Беатрис. — Посмотри на все эти чудесные вещи. Поду­май, как нам повезло, какой ты умный, что сумел переселить нас сюда. Ты можешь принять ванну, дальше по коридору устроена чудесная теплая ванная комната. Попробуй, Луис.

— Попробую. Я слышал о подобных удобствах, но никогда не видел собственными глазами, — сказал он, приближаясь к Беатрис и отрывая от грозди виноградину. — Понадеемся, что я смогу и прижиться здесь. — Ради нее он улыбнулся.

— Сможешь. Я знаю, что ты сможешь, Луис, — ответила Беатрис. Она казалась такой оживленной, такой радостной, что наконец-то покинула зловонную лачугу на берегу. Он по­целовал ее, не обращая внимания на слугу в комнате.

— Все для тебя, — сказал он, — ради тебя смогу.

Глава одиннадцатая

Битва Змееглаза

Змееглаз казался себе сильным и непобедимым в армянском доспехе, с греческим мечом на поясе, с закинутым за спину щитом всадника-стрелка. Он почти не снимал доспехи с тех пор, как получил их. Император не стал задерживаться в Константинополе и отправился в Битинию на востоке, ед­ва успев с триумфом въехать в город. Его внимание переклю­чилось с мятежников на арабскую угрозу.

Переводчики с арабского были теперь нужнее переводчи­ков со скандинавского, и Змееглаз остался при огромном ва­ряжском войске, размещенном за стенами города, дожидать­ся указаний императора, которому предстояло решить, где теперь будут полезны северяне. Поначалу Змееглаз наслаж­дался своим новым положением посредника, он разъезжал между лагерем Болли Болисона и его воинов и многочислен­ными официями города, решая проблему продовольствия. Трудность заключалась в том, что армия Болли Болисона была велика, неугомонна и считала себя обделенной. Им же обещали сверкающие улицы Константинополя, этого Асгар- да на земле, места, достойного богов, не говоря уже о людях. Вместо того их оставили на промерзшем берегу под черным небом.

Змееглаз довольно скоро понял, что его положение — до­веренного лица императора и Болли Болисона — доставля­ет одни неприятности. Люди переоценивали его влияние, спрашивали, почему им не разрешают входить в город, по­чему так мало вина и так далее. Они даже заявили, что он обязан достать для славных победителей шлюх покрасивее, и предложили составить ему компанию, чтобы он не промах­нулся с выбором.

А потом начался дождь, такой же неистовый ливень, как и тот, что поливал поле боя под Абидосом. Если до сих пор воины только ворчали, то теперь принялись сетовать вслух, даже роптать. К тому моменту как дождь прекратился, их ла­герь превратился в болото.

Змееглазу повезло и не повезло одновременно. Он был в городе, пытался договориться о поставке свинины варя­гам, когда хлынул дождь. Сквозь завесу воды было невоз­можно что-либо разглядеть уже в пяти шагах от себя, и маль­чик остался там, где был, — торговец постелил ему в чулане.

Поэтому на следующее утро Змееглаз явился в лагерь су­хой и чистый. Он добрался до палатки, рядом с которой его отец устроил кузнечный горн, на самом деле просто выко­пал яму в земле. Тут же сидел рослый викинг, ожидая, пока кузнец наточит ему боевой топор. Рядом с викингом стоял сын, того же возраста, что и Змееглаз, однако у него уже про­бивалась жидкая бородка, на поясе висел топор, и, судя по порезу на ухе, он уже испытал, что такое битва.

— А ты совсем не промок, — заметил отец Змееглаза.

— Непогода застала меня в Миклагарде. Один купец пу­стил меня переночевать в своем чулане.

Рослый викинг презрительно фыркнул.

— Ты считаешь, что я должен был сидеть и мокнуть под дождем?! — вспыхнул Змееглаз.

Викинг ничего не ответил.

Змееглаз схватился за рукоять меча.

— А вот это не самый разумный поступок, — заметил рос­лый викинг.

— Не очень умно фыркать себе под нос, и просто тру­сость — молчать о том, что у тебя на уме!

Слово «трусость» прозвучало громко. И подействовало подобно магическому заклинанию. Все звуки в лагере затих­ли. Мужчины перестали разговаривать. Те, кто шел мимо, остановились, дожидаясь развязки. Одна женщина, выби­вавшая коврик, уронила его к ногам и уставилась на них.

— Еще больший дурак тот, кто называет молчание трусо­стью. Ты ездишь к своим греческим хозяевам, ты пользуешь­ся всем, в чем отказано твоим сородичам, у тебя есть укры­тие от холода и проливного дождя под этим небом Хеля. И я молчу. Но назови меня трусом, и я поправлю тебя.

Змееглаз выхватил меч. Сын викинга уже взялся за топор, хотя сам викинг только усмехался в лицо сыну кузнеца.

— Ты мальчишка, поэтому глупость тебе простительна. Извинись сейчас же, а твой отец просто сделает для меня ра­боту бесплатно в знак примирения. Иначе ты умрешь.

— Отец, ты ведь не позволишь ему уйти просто так! — вос­кликнул сын рослого викинга.

— Мне и не надо ничего позволять, — сказал Змееглаз. — Идите сюда, вы оба, и та шлюха, с которой ты зачал своего ублюдка, будет сегодня рыдать!

Викинг рванулся к нему. Его движение показалось Змее­глазу замедленным, он запросто успел бы ткнуть его мечом. Однако в который раз рука подвела, и желание драться уле­тучилось. Кулак угодил в челюсть, голова Змееглаза запро­кинулась, и он рухнул на землю.

Мальчишка пытался подняться и снова получил хороший удар по лицу. Что было потом, он уже не помнил, пока кто- то не усадил его — на него смотрел какой-то варяг со свет­лыми, почти льняными волосами. Кто-то кричал:

— Я убью его! Убью! Пустите меня!

— Что ты наделал?

Отец Змееглаза лежал мертвый на земле, подросток с топо­ром тоже, голова у него была пробита справа. Очевидно, отец Змееглаза ударил его кузнечным молотом, однако поплатил­ся за это. Несколько человек навалились на рослого викинга.

— Вставай, поднимайся! — Викинг с льняными волосами дернул Змееглаза за рубаху.

— Я требую мести! Он назвал меня трусом, а его отец убил моего сына. Он спровоцировал драку, а сам удрал в кусты. Я хочу мести!

Волнение охватило весь лагерь, все бежали, чтобы узнать, что случилось. Через массу людей протолкался громадный воин в красном. Это был сам Болли Болисон.

Змееглаз потянулся к рукояти меча, желая доказать, что он готов к драке, однако светловолосый викинг отшвырнул его меч в сторону.

Болли Болисон указал на мертвые тела.

— Объяснись.

Рослый викинг кричал, что его оскорбили и теперь отка­зывают в справедливой мести, его сын мертв, и он хочет воз­мещения ущерба.

— Успокойся, Арнульф, — проговорил Болли Болисон. — Все будет по справедливости, даю слово. Ты, мальчишка, что скажешь в свое оправдание?

— Я хочу драться с ним, — проговорил Змееглаз. Он вско­чил на ноги, пошатнулся.

— Тогда иди сюда, щенок, я перережу тебе глотку, — про­рычал Арнульф.

Болли Болисон возвышался перед Змееглазом.

— Я слышал о тебе, — начал он. — Говорят, от тебя одни беды. Если бы ты не служил императору, я позволил бы Арнульфу пригвоздить тебя копьем к этому паршивому берегу.

— Пусть попробует.

Голова у Змееглаза раскалывалась после тумаков. Ну по­чему этот викинг просто побил его? Почему не убил? Пото­му что не воспринимал его всерьез, потому что презирал его как мальчишку.

Теперь отец уже не увидит, как он сделается прославлен­ным воином. Отец был кузнецом, ему приходилось сражать­ся только в случае крайней нужды, он был слишком ценным мастером, чтобы погибнуть в бою. Кузнецы пользовались особым уважением, их ремесло считалось в чем-то сродни магии, и никому бы в голову не пришло винить кузнеца за то, что он опоздал к началу битвы. Змееглаз неожиданно по­чувствовал себя странно свободным. Его дед по материнской линии был прославленным берсеркером[11] по имени Тьёрек. Может, проклятие трусости в их роду пришло со стороны отца?