Он не станет плакать по отцу, он будет за него мстить.

— Позволь мне сражаться с ним, — обратился он к Болли Болисону.

— Ты ребенок. Ты не можешь сражаться и не будешь, — отрезал Болли.

— Я такой же мужчина, как и тот, что лежит сейчас на зем­ле, — заявил Змееглаз.

— Хочешь, чтобы я спустил с тебя штаны и предъявил до­казательства? Ты не мужчина, и это видно каждому. Ты пы­таешься вести себя как мужчина, но у тебя ничего не полу­чается. — Он обратился к Арнульфу. — Мальчишка еще не готов сойтись с тобой на хольмганге[12]. Он еще ребенок, по моему разумению, и для тебя будет бесчестьем драться с ним.

— Тогда пусть за него дерется кто-нибудь из друзей или родичей. Я должен отомстить за смерть сына.

— Его отец лежит мертвый.

— И мой мальчик тоже! А за первое оскорбление, обвине­ние в трусости, пока еще никто не ответил. Я требую возме­щения ущерба. Это мое законное право.

Болли Болисон пожал плечами.

— Он прав. У тебя есть дядя, который сможет драться вме­сто тебя?

— Я пришел сюда с отцом.

— А друзья у тебя есть?

— Нет у него никаких друзей, — бросила одна женщина. — Он просто кусок дерьма, которому до сих пор сильно везло.

— Значит, пусть дерется сам! — проревел Арнульф.

Болли Болисон помотал головой.

— Нет, — сказал он, — если его убить, хлопот не оберешь­ся. Император к нему благоволит, он переводит его слова, он пригодится нам, когда император вернется. Однако бесчест­но заботиться только об общем благополучии, когда он так глубоко оскорбил тебя, Арнульф, и причинил тебе столько горя. Есть еще один выход.

Он указал на Змееглаза.

— Ты изгоняешься из лагеря, хоть ты и переводчик импе­ратора, — произнес он. — Ты вернешься сюда только тогда, когда станешь мужчиной и сможешь сражаться с Арнульфом на равных или же приведешь кого-то, кто согласится сра­жаться вместо тебя. А пока тебя здесь не будет, постарайся хоть немного подрасти. Жизнь и без того посылает нам мно­жество сражений, не хватало еще драться между собой.

— Но это позор для меня, — возразил Змееглаз. — Я не по­терплю такой несправедливости.

— Тогда я сейчас сам выпущу тебе кишки, — пообещал Болли Болисон.

— Буду рад, — ответил Змееглаз.

Болли Болисон воздел глаза к небесам. У него наконец лоп­нуло терпение. Военачальник викингов славился своим кру­тым нравом и вот теперь, кажется, был готов показать себя во всей красе.

— Берись за меч, — сказал он, — и мы с тобой потанцуем как полагается. Гедин, дай ему свой меч! — Последние слова он проревел Змееглазу в лицо с такой силой, что мальчик от­шатнулся на несколько шагов, и все вокруг засмеялись.

Викинг с льняными волосами протянул Змееглазу меч, и тот попытался поразить им Болли Болисона, однако его снова сковали оковы битвы — он не смог заставить руку сделать то, что требовалось. Змееглаз вышел вперед, нелепо выставив перед собой меч, однако мышцы руки настолько обмякли, что кончик меча волочился по земле. В итоге ору­жие увязло в грязи, и он неловко вывернул руку, удерживая его. Болли Болисон, который был на две головы выше Змееглаза, быстро преодолел разделявшее их расстояние, на­ступил на меч левой ногой. Под тяжестью викинга клинок вырвался из руки мальчика, шлепнувшись в грязь. Болли Болисон сильно ударил его, и Змееглаз завалился на спи­ну. Викинг не стал мешкать — он шагнул вперед, поставил ногу на грудь Змееглаза и вдавил его в грязь. Змееглаз схва­тил Болли Болисона за ногу обеими руками, однако воин был неподвижен, словно какая-нибудь статуя со Средней улицы.

— Как я и говорил, — начал Болли Болисон бесстрастно, — ты всего лишь мальчишка. Возвращайся, когда станешь муж­чиной, если такое вообще когда-нибудь случится, и я обещаю тебе, ты получишь свой хольмганг.

Люди вокруг Змееглаза смеялись и показывали пальцем. Только Арнульф был вне себя от гнева. Смерть вовсе не стра­шила мальчика, однако его больно задевали насмешки.

Предводитель викингов убрал ногу и махнул рукой на меч Змееглаза.

— Пойдешь на меня с этим, и я тебе задницу надеру.

В душе Змееглаза все бурлило от унижения, лицо покрас­нело, руки и ноги окаменели. Он подобрал меч и побрел прочь из лагеря, направляясь в сторону города, а в спину ему летели горькие упреки и ядовитые насмешки. Ему хотелось развернуться, сбить насмешников с ног, но он знал, что ни­чего не получится. С тем же успехом он мог сжимать в руке не меч, а веер византийской дамы. Он не сомневался, что на нем лежит заклятие. Однажды он разрушит его и вернется, чтобы написать свое имя кровью тех, кто потешался над ним. Вот только нужно понять, как это сделать.

Глава двенадцатая

Приглашение

Начальник священных покоев не удовлетворил просьбу Лу­иса об аудиенции, и ученый сидел за своей конторкой, уро­нив голову на руки. Пока ни о какой резне на улицах не бы­ло слышно, и стражники у дворцовых ворот сказали, что приказа истреблять уличных гадателей не поступало. Про­шло уже две недели с того разговора с придворным, и Луису больше не было страшно за свою жизнь. Страшно было на улицах. Выходить за ворота дворца представлялось весьма рискованной затеей. Многие поверили, что настали послед­ние деньки, и, не стараясь больше казаться цивилизованны­ми людьми, принялись грабить и даже убивать. Городские стражники пытались противостоять бесчинствам. По край­ней мере, во дворце они с Беатрис в безопасности. Пока что в безопасности.

Луис постучал по пергаменту. Необходимо привести мыс­ли в порядок. При других обстоятельствах он был бы в вос­торге от подобной работы. Кто-то оплачивает все затраты, чтобы он занимался одним из любопытнейших философских вопросов. Нет ничего дурного в том, чтобы исследовать ок­культные и магические науки, пока ты занимаешься только теорией, но ведь начальник покоев желает получить действу­ющее заклинание. Разве от этого граница между теорией и практикой не размывается? Луис ощущал в глубине души, что так и есть. Христос не допускает обманов и компромис­сов. Либо за, либо против, да или нет. А на какой стороне те­перь он?

Но кроме того существовала и непосредственная угроза жизни. Наказание за неудачу будет суровым. В итоге он мо­жет обречь себя на адские муки, а начальник священных по­коев незамедлительно устроит ему переселение в ад. Он дол­жен бежать, убираться из этого кошмарного города. Беатрис женщина здравомыслящая, она сумеет подавить разочаро­вание и бросить роскошный дворец, если он объяснит ей, ка­кая опасность им угрожает. Но сможет ли он бежать? Здесь у него есть все, вообще все: еду ему приносят, постель засти­лают, книги, которые он просит, доставляют незамедлитель­но, душистые травы заменяют каждый день. Он достаточно хорошо знал таких людей, как начальник священных поко­ев, чтобы понимать — они не станут тратить на тебя время и деньги, чтобы потом отпустить просто так. Этот человек знал о нем все, когда он жил в лачуге в квартале у маяка, что же он знает о нем теперь, когда Луис оказался прямо у него перед носом?

Тревоги Луиса затеяли у него в голове гонки на колесни­цах. У него имеются враги, это-то совершенно очевидно, при­чем среди дворцовых чиновников тоже, однако пока ему ни­кто не угрожал. Он подумал о препозите с его утонченными чертами лица, с как будто сонными, полуприкрытыми глаза­ми, которые словно даже и не смотрят, но замечают все. Ев­нух не поверит в несчастный случай, если Луиса найдут мерт­вым в переулке.

Луис склонялся к мысли, что начать надо с изучения демо­нов, с работ тех ученых мужей, которые дали им названия и классифицировали. Однако его всегда учили начинать с ос­нов, поэтому он обратился к астрологии. Прокл говорил, что симпатии и антипатии предопределены самой природой. Судьбы людей связаны с созвездиями, под которыми они ро­дились, с планетами, с животными, даже с приливами. Астро­логия была коньком Луиса, хотя он полагал, что она гораздо лучше описывает характер и склонности человека, нежели предсказывает будущее. Но все же ему придется изучить все влияния, какие оказываются на императора, прежде чем да­вать советы, как эти влияния ослабить. Книги, хранящие древнюю мудрость — работы греков, арабов и персов, — бы­ли разбросаны вокруг ученого.