Они пошли вдоль ряда колонн. В темноте сверкали глаза, люди кричали:

— Ты пришел за мной, Михаил, сынок?

— Хлеба... Я умираю...

Кто-то пел высоким чистым голосом. Это был церковный гимн, как догадался Элиф, такие поют христиане, и, хотя он не понял ни слова, от песни веяло великой скорбью. Он до­гадался, что в ней говорится о смерти.

В основном люди мычали и бормотали что-то себе под нос. Но Элиф учуял в воздухе запах еды. Он понял, что это дале­ко не самое худшее место Нумеры.

Они подошли к каменным ступеням в полу, которые ухо­дили куда-то вниз, в темноту. Элиф подергал свои веревки. Он ослаблял путы с той минуты, как его связали. И теперь они болтались на руках. Он заговорил вполголоса, повторяя старинные стихи, которые приходили к нему во время виде­ний в горах.

— Взирает волк серый, свирепый, на обитель богов...

Один из стражников покосился на него, но ничего не ска­зал. Элиф мысленно повторял фразу снова и снова, сосредо­точившись на ритме слов, на том, как ускоряются и замедля­ются звуки, как они дробятся и растягиваются, приобретая для него свойства природных явлений: ветер над водой, ка­мень на камне.

Стражники повели его вниз, разгоняя факелами тьму. Элиф услышал стоны, приглушенные молитвы и ужасные си­пы. Повсюду разило человеческим дерьмом.

Лестница завернула и снова повела вниз, в большие при­родные пещеры, переходящие в тоннели с черными зевами.

В темноте угадывалось что-то живое. Должно быть, здесь внизу сидело не меньше тысячи человек, хотя места хватало только для половины. Здесь никто не ел виноград, узники были прикованы к полу короткими цепями. Они моргали от света факелов, некоторые были такими бледными, словно ли­чинки, живущие под камнем, некоторые пока еще выгляде­ли вполне здоровыми. То тут, то там в оковах лежали мерт­вецы, истлевшие до костей, которые до сих пор прижимались к живым, лежавшим рядом с ними.

— Кровавый дождь льется... — Элиф был уже не совсем здесь, его сознание освобождалось от оков человеческой пло­ти. Он уже говорил вслух, не замечая того.

Один стражник сказал что-то другому. Тот поглядел на Элифа и пожал плечами.

Слова грохотали в ушах Элифа, словно кровь. Стражник зажал ему рот рукой, отчего человек-волк должен был при­тихнуть. Но он не замолчал:

Элиф раскачивался вперед-назад, застыв на месте. Один из стражников засмеялся. Тюремщик с кустистой бородой усмехнулся, взял кандалы и по-видимому отпустил какую-то непристойную шутку, потому что его товарищи зашлись от хохота. Элифу было наплевать на все это.

Песнь продолжалась:

Руки и ноги у Элифа сделались гибкими и пружинисты­ми. Песня растекалась по сознанию, пробуждая в нем волка, заглушая все человеческое, пока от человека не остались од­ни лишь слова.

Тюремщик протянул руку, чтобы снова заткнуть ему рот, но в том уже не было нужды. Слова сами прекратились, ког­да все человеческое смыло с волкодлака, унесло, словно цве­ток течением реки. Жестоким ударом головы он размозжил стражнику нос, раздался глухой стук, как будто топор мяс­ника опустился на колоду. Ноги стражника подогнулись. Он осел на пол, хватаясь за человека-волка, но вместо опоры по­лучил удар коленом в лицо. Тюремщик завалился на спину, голова его с влажным чавканьем ударилась о камни. Осталь­ные стражники выхватили мечи, но выронили факел, кото­рый замерцал на полу и едва не погас.

Элиф освободился от веревок и кинулся на ближайшего стражника, увернувшись от меча другого раньше, чем тот успел его поднять. Он надавил большими пальцами на глаз­ницы противника, вцепился зубами ему в шею, вырвал ку­сок плоти, заливая факел каплями крови. Стражник упал, когда его товарищи были уже в каком-то шаге, Элиф успел выхватить у мертвеца меч, который вонзил бородатому гре­ку прямо в грудь. Завывая по-волчьи, он бросился на оставшегося тюремщика, который, перелезая через стонущих и вопящих узников, пытался спастись бегством. Элиф прыг­нул и удушил последнего противника.

Заключенные кричали, некоторые возмущались, потому что мертвецы упали прямо на них, другие просто взвизгива­ли и бормотали что-то невнятное, обезумевшие от отчаяния.

Элиф опустился на корточки. Ему на ум снова пришла пес­ня, и теперь он держался за нее, как за спасительную нить, ведущую к человеку в нем. Он задышал размеренно.

— Девы смерти поют...

Он стряхнул с себя исступление битвы. В темноте рыдали люди, выкрикивая имена своих жен, друзей и детей.

Он ничем не может им помочь. Даже если он освободит узников, их перебьют стражники наверху.

Элиф вполголоса проговорил имя.

— Адисла.

Имя девушки, которую он никогда не видел наяву, только мысленным взором, впадая в транс. Он представлял ее на фоне горного пейзажа и возносил молитву богам вод и сне­гов, чтобы никогда не повстречать ее в настоящей жизни. Он любил ее раньше, в других воплощениях, умирал за нее. Он умрет снова, но на этот раз навсегда. Она, он и другие люди стали игрушками богов, их смерти, их страдания приносят в жертву судьбе, чтобы отсрочить день, когда сами боги сой­дутся в последней битве.

Хватит!

Он произнес другое слово.

— Рагнарёк.

Сумерки богов, когда погибнет старый безумный бог, одержимые кровью и сражениями боги будут повержены, и на земле воцарится мир. Время близится, думал он, время близится. Его видения завели его сюда, и до сих пор все в них сбывалось на деле. Конец богов уже близко. Он понял это по комете, которая освещала небо, по желтой мгле, которая ви­села над куполом собора, он почувствовал это в дымном за­пахе дождя над полем битвы. Ему предстоит кое-что сделать. Финал зависит от него. Один, князь асов[9], повелитель магии, поэзии, смерти, войны и безумия, поручил ему сыграть роль в этом представлении, чтобы отсрочить гибель богов. Толь­ко он не станет играть.

Он вспомнил горы, Стену Троллей с ее пещерами, вспом­нил, как взывала к нему земля, как он спускался в темные не­дра, теряя по пути себя, следуя за призрачным волком. Пе­щеры внизу были пусты, в них царила кромешная тьма, и он шел, распознавая дорогу, как отыскивает ее животное. Он набрел на холодные озера, и ему показалось правильным си­деть и мерзнуть в их водах, он обнаружил острые камни, ма­нившие его, словно мягкая постель. Страдая от голода, холо­да и боли, он открыл для себя замыслы бога.

Когда он выбрался из тех подземелий, где воздух двигал­ся и что-то вздыхало, словно он оказался в легких спящего великана, он наполовину превратился в зверя. Он охотился как зверь, застигая жертву врасплох и убивая без копья и пращи, он дрался как зверь, когда спускался с гор, чтобы отнять у путников еду и одежду, совершенно не обращая внимания на их золото и драгоценности. Однако человек в нем не желал безропотно принимать судьбу, как принима­ет ее зверь. Он увидел ее в своих снах, ту девушку у воды, с играющим в волосах солнцем, он был навечно связан с ней, связан через боль, страдания и смерть, повторяющиеся из жизни в жизнь.

В своих видениях он встречал и себя самого, точнее, не се­бя, а своего брата, который был похож на него как две капли воды. Его брат был волком, настоящим волком, а не челове­ком, который ищет волка внутри себя, слушая в горах пение духов и исполняя вслед за ними болезненные обряды. Еще его брат был охотником, он выслеживал Элифа и девушку, он снова и снова приводил их к смерти на протяжении мно­гих жизней. Бог Один находил способ воплотиться на земле и умереть от зубов волка, чтобы ублажить судьбу и отсро­чить тот день, когда он умрет по-настоящему. Однако, уми­рая, он снова и снова заставлял страдать и умирать других. Бог был подобен водовороту на реке, а смертные были ли­стьями, попавшими в эту пучину.