– Тама и Нерчинск. Погодим до ночи – стражники ходют.

Они переправились через Шилку в полночь. Хасан греб неслышно.

Спустя сутки, утром, из крепко рубленного дома на Петрово-Заводской улице вышел мужчина в черном сюртуке, в шляпе, с макинтошем на одной руке и с солидным кожаным чемоданом в другой.

В доме, куда Хасан привел своего спутника в ту ночь, Антона уже ждала одежда: костюм, рубахи, галстук, штиблеты – все до последней мелочи, до ремня, подтяжек и запонок. Какие-то обновки были впору, что-то великовато или теснило. Но в общем годилось. Все добротное, фирменное. Оставалось разве что продеть в петлю жилетки кольцо золотой цепочки, завести и опустить в кармашек солидный «Эриксон».

На следующий после их прибытия день сюда же на Петрово-Заводскую заявился юркий человечек с коробкой. И к вечеру бывший студент, каторжный третьего разряда Антон Владимиров Путко имел в руках настоящий, со всеми действительными подписями и печатями паспорт, выданный канцелярией читинского полицмейстера Анатолию Захарову Чащину, купеческому сыну, ратнику второго разряда. Была еще и бумага, украшенная виньетками и фирменными знаками. Ею удостоверялось, что г-н Чащин есть не кто иной, как служащий торгового дома «Кунст и Альберте», основанного в 1864 году во Владивостоке и имеющего свои отделения во всех больших и малых сибирских городах – от Муравьева-Амурского и Посьета до Омска, Томска и Барнаула, а также в Хунгане, Поднебесной империи и Нагасаки – в Империи восходящего солнца. В удостоверение торгового дома был вложен билет от Нерчинска до Читы. Горбач выполнил уговор.

Приехав в Читу, Антон тут же на вокзале купил билет на курьерский до Петербурга. Чтобы обезопасить себя – в первый класс, хотя пришлось выложить сто двадцать рублей, половину всех своих капиталов.

На привокзальной площади он увидел вывеску цирюльни. Вошел. Разглядывая себя в зеркале внимательно и настороженно, как незнакомца, Антон удивился: совсем чужое лицо. Смуглые, прорезанные морщинами щеки; морщины и у глаз; потемневшие, загустевшие брови… Да, не «Тошка» – худой студент в форменной куртке с синими бархатными петлицами, хоть тот же курносый нос, так же торчат в стороны большие уши. А уж бородища и усы – как у настоящего купчины. Нет, недаром ему накинули в паспорте пять лет…

Цирюльник опеленал простыней, туго стянул ее на горле:

– Чего-с изволите?

– Под скобку, – высвободив руку из-под простыни, обвел вокруг головы Антон. Отмерил бороду на пол-аршина. – Подровнять.

– С живейшим удовольствием-с!

Напомаженный, шустрый, он запорхал вокруг кресла, расчесывая шевелюру клиента.

– Давненько-с не освежались. Откуда прибыть изволите-с?

– Из лесу, – буркнул Путко.

– Понимаю, понимаю-с! – закивал брадобрей. – Ноне все деловые люди – в лес, в лес! Освежить «Двойным», «Тройным» или «Брокаром»?

– «Брокаром».

– Премного благодарен-с!..

До питерского поезда еще оставалось время. В Чите Антон был впервые – не считать же короткой остановки их арестантского вагона на дальних путях. Теперь, направляясь с привокзальной площади к центру, он ожидал увидеть широкие и красивые проспекты губернского города. Но улицы выглядели невзрачно. Чита лежала в котловане меж высоких сопок, полого спускаясь к реке. Вдоль улиц тянулись прогнившие тротуары, за оградами торчали журавли колодцев. Среди приземистых рубленых домов выделялись лишь несколько церквей, мусульманская мечеть и, судя по часовому у подъезда, губернаторский дом. Да еще трехэтажная гостиница «Даурское подворье» на центральной, Амурской улице. Своры бездомных голодных псов всех мастей рыскали по городу. Всюду песок. На пустырях, на мостовых и тротуарах. Ветер, продувавший улицы, взметал желто-серые смерчи. Песок хрустел на зубах, въелся в сукно сюртука. Откуда в центре таежной Сибири взялось столько песка?..

Путко прошел по Амурской, свернул на Селенгинскую, потом на Баргузин скую и очутился у Михайло-Архангельской церкви, о которой читал в книге Николая Бестужева, обнаруженной в тюремной библиотеке. Церковь была темно-бордовой окраски. Служба только закончилась, и за отворенными дверьми мерцали огоньки свечей. У входа в церковь, по правую руку, лежала на земле чугунная плита: «Младенец Софья Волконская родилась и преставилась 10 июля 1830 года». Немой, влитый в железо отзвук давней трагедии. Восемь десятилетий назад неподалеку находился острог, где содержали декабристов. А в этой церкви венчались Анненков, Ивашев. Полина Гебль была наречена здесь Прасковьей, Камилла Ле-Дантю добровольно стала ссыльнопоселенкой, заточила себя в Петровском заводе… Юные, красивые. Антон видел их портреты на литографиях: завитки кудрей, кисея шарфов, озера глаз… Мария Волконская приехала сюда вслед за мужем. Через год после свадьбы. Ей тогда едва исполнилось двадцать, и в Петербурге она оставила маленького сына. А через четыре года после приезда чугунным отчаянием легла в землю эта плита. «Твоя печальная пустыня, последний звук твоих речей…» Где они, такие самоотверженные и преданные?.. «Родилась и преставилась…» Как могли они вынести такое?..

Антон отломил ветку цветущего жасмина, опустил на чугун плиты.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Товарищ министра внутренних дел Павел Григорьевич Курлов завершал разбор текущих бумаг, накопившихся по департаменту полиции, прежде чем переключиться на поручение, коему он должен без остатка посвятить ближайшие полтора месяца. Дни выдались хлопотные, но Курлов пребывал в приподнятом настроении: на днях состоялась с глазу на глаз его беседа с генерал-адъютантом Дедюлиным, дворцовым комендантом.

Дедюлина можно было обвинить чуть ли не во всех грехах, кроме одного – он не бросал слов на ветер. И на сей раз доказательством столь редкого для сановника качества стало высочайшее повеление, последовавшее на другой день после разговора: Курлов назначался ответственным за обеспечение безопасности и порядка во время предстоящих в Киеве торжеств. Беспрецедентный случай: не генерал-губернатор Киевский, Полтавский и Подольский, один из высших сановников империи, а свежеиспеченный товарищ министра возглавит охрану государя! Нарушение традиции. Что сие значит, что сулит?.. Павел Григорьевич ликовал. Ибо час его близился. «Где обещанное Столыпиным успокоение? Кому на руку его реформы? Мы разочарованы, – сказал при той встрече Дедюлин. – От вас, генерал, мы ждем многого. Прежде всего – доказательств вашей преданности». Товарищ министра готов был представить любые доказательства, какие потребует от него дворцовый комендант.

Сейчас раскассировать дела, накопившиеся по департаменту полиции, ему помогал директор Зуев. Тьма-тьмущая листов – агентурные справки, сводки, донесения начальников жандармских управлений и охранных отделений – циркулировала по производствам департамента, а выжимки из этих бумаг и особо важные документы удостаивались места в темно-коричневой папке, которая лежала на столе перед Зуевым. Окончательное суждение по ним предстояло теперь вынести Курлову.

Доложенная директором сводка свидетельствовала о стачках, участившихся на фабриках и заводах. Заведующий заграничной агентурой сообщал, что снова зашевелилась политическая эмиграция, и особо выделял попытки, предпринимаемые социал-демократами большевиками провести общепартийную конференцию. Все это даже порадовало товарища министра – факты были против Столыпина. Будь у руля правления он, Павел Григорьевич, он бы действовал иначе!..