С кровати на пол скатился продолговатый, завернутый в тряпицу сверток. Антон нагнулся, сдернул тряпицу. В пальцах заструилась коричневым золотом соболья шкурка. Как же он забыл о ней, о царском даре Прокопьича? А ведь тогда, принимая, подумал: вот бы для Ольги… Уже уехала. Да разве бы он посмел? Если только смог бы объяснить, откуда у него этот соболюшко… Она бы поняла…

Он разгладил большой лист, старательно завернул шкурку, перевязал бечевкой. Потом взял еще один листок и конверт. Написал несколько строк. Положил в конверт, заклеил. И когда уже полностью собрал все в дорогу, спустился на второй этаж, постучал в комнату № 13.

– Давай прощаться, друг.

– Завидую. Меня все же заставили ехать в Брюссель, лечиться. – Камо сердито рубанул ладонью воздух. – Мне – сейчас! – прохлаждаться на белых простынках! Надежда Константиновна сказала: «Должны подчиниться партийной дисциплине. К сожалению, вот это самое трудное для многих из нас». Что я после таких слов могу!..

– Ничего, Камо: потерпи. У тебя силы и энергии – на сто человек. Еще успеешь сделать все свои дела. Раз надо – поезжай лечиться.

Положил перед ним перевязанный бечевкой сверток:

– Если что случится, сам передай, не сможешь – попроси Серго, чтобы передал Ольге Кузьминой из нашей женевской группы. От кого – не надо говорить. Просто из Сибири. Она догадается сама.

Протянул заклеенный конверт:

– Прочтешь, если в ближайшее время что-нибудь со мной случится.

Камо настороженно заглянул ему в лицо:

– Не нравится мне твой тон! С таким настроением не возвращаются туда на работу!

– Поверь, брат, все как надо. Настроение у меня на все сто.

– А что в конверте?

Антон постарался, чтобы улыбка получилась как можно веселей:

– Ты же не хочешь, чтобы я откусил свой язык?

Утром 5 января 1912 года все русские, добравшиеся до Праги – кто через Париж, кто через Лейпциг, Берлин, Вену, – пришли к подъезду дома № 7 на Гибернской улице. Здесь, у дверей Народного дома чешской социал-демократической партии, их встретили двое – чех и тот россиянин, с которым многие познакомились раньше, Серго.

– Товарищ Иоахим Гавлена, – представил пожилого чеха Серго. – Наш добрый хозяин и опекун. Он поможет нам избавиться от многих забот.

Через зал ресторана они прошли во внутренний двор. Несмотря на ранний час, в помещениях Народного дома было уже людно, никто не обратил внимания на группу просто и обычно одетых посетителей (накануне Серго пришлось изрядно потрудиться и растратиться, чтобы заменить их шапки и сапоги на шляпы и штиблеты).

Они пересекли двор, снова гуськом втянулись в узкую дверь, по железной лестнице начали подниматься на самый верх, под крышу, и наконец очутились в комнате, которая, судя по каменному полу и специфическому запаху, была одним из типографских помещений. Но сейчас осталась лишь одна наборная касса в дальнем левом углу. На ней стоял бюст Карла Маркса (накануне Гавлена и Серго принесли его сюда из кабинета председателя Антонина Немеца). Посреди комнаты было сдвинуто несколько столов, покрытых черной клеенкой, вокруг – тонконогие венские стулья. По обе стороны от дверей щетинились крючьями две круглые железные вешалки. Пощелкивали калориферы водяного отопления. От начищенных до блеска чугунных пластин струилось тепло. На полу у окон были сложены кипы газет. По верхнему листку крупно выделялось: «Социал-Демократ». На столах стопками лежали газеты и брошюры.

Многие, еще незнакомые друг с другом, успевшие обменяться лишь улыбками и осторожными фразами, уставшие от напряжения последних недель и дней, вдруг разом почувствовали себя уютно и легко в этих стенах, через которые доносился гул типографских машин, а в калориферах по-домашнему сверчало.

– Прошу, товарищи! – с картавинкой проговорил невысокий, еще молодой, но уже облысевший человек, коротким взмахом ладони приглашая к столам. И когда все расселись, не сдерживая волнения, торжественно сказал: – Разрешите Шестую Всероссийскую общепартийную конференцию Российской социал-демократической рабочей партии считать открытой!

Было десять часов утра.

Владимир Ильич выступил с речью, в которой горячо приветствовал делегатов и наметил основные задачи предстоящей работы. Затем он предоставил слово товарищу Серго – для доклада о деятельности Российской организационной комиссии.

В этот день Антон шел на Поварскую.

Новый паспорт оказался надежным, и не возникло никаких помех на всем пути от границы до Питера. Приехал Антон вчера. Соблюдая все меры осторожности, чтобы избежать «хвостов», поспешил на Гребецкую. Открытая форточка в квартире на третьем этаже, герань на подоконнике, сумка с провизией, вывешенная снаружи, – все это были приметы того, что явка не провалена.

Так оно и оказалось. Но с первых же слов хозяина квартиры он понял, что с Семеном случилась беда.

Что теперь делать. ему в Питере? Если бы он встретился с Семеном… Но сейчас… Страшно?.. Будто подступил к самому краю пропасти и почувствовал зыбь под ногами. Если он не ошибся, милый доктор сообщил уже о нем из Парижа в Питер. Передал его приметы. Что ж… Он вспомнил давнее-давнее. Тогда сказал ему эти слова Леонид Борисович: «Лишь час опасности – проверка для мужчины». Кажется, из Шиллера… А вот уже и их собственное: максимальный срок работы большевика-нелегала от ареста до ареста – полгода. Тоже слова Красина. Антон бежал в июне. Значит, уже седьмой месяц. Если он не пойдет, сколько еще бед может обрушиться на его товарищей. Он должен пойти!.. Должен!..

В короткие минуты дремы его окутывал, душил тюремный смрад; Антон слышал окрики конвойных, кандальный звон… Стряхивая сон, с горечью думал: опять погонят по этапным трактам в окружении нацеленных штыков. Опять рудники и тысячетонное отчаяние… Можно не ходить – ведь никто не побуждает его: он свое задание выполнил. Выполнил?.. Свой долг перед памятью о Федоре, о Жене?.. Долг перед Камо?.. Если он не пойдет, то как после этого сможет посмотреть в глаза Юзефу и Серго – всем, в ком предстает образ его партии? Сможет посмотреть в глаза Ольги?.. «Если не я – то кто?..» Скольких людей вела эта мысль…