– Так говоришь, к товажищу тебе надо? Добже. Тылько он суровы. Нужно упшедить внешней, заранее. Ты оставайся тут, отпочни. А я схожу. Если зачимем се, позадуржусь, господаж сам.

– Вот и добре! За мной не пропадет. Ты сколько берешь?

– Як завше.

– Две красненьких хватит? – Мужчина полез за пазуху, достал узелок, развязал. Денег было немного, три-четыре бумажки. Отделил две десятки. И, добавив пятерку, с щедростью протянул. – Держи еще и синенькую. Только чтоб все в полном ажуре. Мне нужно поскорей отсель выбраться, кумекаешь?

– Як не кумекать, – Михась посмотрел купюры на свет, аккуратно сложил их, спрятал во внутренний карман. – Не сумлевайся. – Стащил с лежанки тулуп, достал сапоги. Старательно намотал портянки. Похлопал рукавицей о рукавицу. – Чекай ту.

И пошел из избы.

На улицу Коллонтая он пришел на рассвете, Юзеф и Антон еще спали.

– Nowy? – спросил, позевывая, Юзеф. – Wszystko w poradku?[8].

– Przyszedt to przyszedt, – потоптался крестьянин, оставляя на половицах мокрый след. – Zatrzymatem go narazie tam…[9]

Он неопределенно махнул рукой.

– Przyprowadzit za soba ogon?[10] – насторожился поляк.

– Nie, czysty. Tylko jakiś taki dziwny… Cośmi pachnie nie tak[11].

Юзеф не понял:

– Co to znaczy nie tak?[12]

– Nie wiem… Szlachcicem mi pachnie. Nie podaba mi siç to[13].

Юзеф обернулся к Антону:

– Может быть, напрасно он переполошился: кто-то из интеллигентов идет… Но надо разобраться. У них, – он повел взглядом на Михася, – особое чутье. Пойдете вы или лучше мне?

Антон знал, что на рассвете Юзефа ждали свои дела. Кивнул, начал одеваться.

– Будьте осторожны, – напутствовал товарищ. – Проверьте пистолет. Вы ведь пойдете за кордон.

Петров стоял у подслеповатого окна и нервно посасывал леденец. В горнице было холодно и промозгло. Клонилось к вечеру, а хозяин все не возвращался. «Мерзавец, куда запропастился? Совсем заморозил!..»

Печь давно выстыла, дров в избе не было, и где взять их, Петров не знал. За стенами кружила поземка. Стекло, треснувшее и склеенное бумагой, густо поросло морозными листьями. Выходить во двор не было никакого желания. Даже нужду штаб-ротмистр справил в сенях – ничего, это быдло стерпит!.. Доел холодную, похожую на мыло, картошку, пожевал зачерствелый хлеб. Ну и положеньице!.. Куда сунешься из этого проклятого богом местечка?.. Разве что плюнуть на все и вернуться в Питер…

Э, нет! Цель совсем близка, и он должен ухватить!.. Петров снова сунул в рот леденец. На зубах от излишнего кисло-сладкого была уже оскомина, даже подташнивало. Он приник лицом к стеклу. В отогретое дыханием пятно видно было уходящее вниз, покрытое снегом поле. На дальнем краю его темнел невысокий лес. Там, наверное, река. А за ней уже и Австро-Венгрия. Тащиться в такую стужу через поле… Снегу, глядишь, по грудь… Да, удружил заданьицем отец родной… Если и после этого не выколотит «Анну с бантом»… Петров знал, как относится к нему фон Коттен, пользовался этим, но в душе презирал педантичного худосочного немца.

Темнело быстро. Он снова оттер заиндевевший «глазок», но уже не смог различить полоску леса: все погрузилось в сизо-белесые сумерки.

Вот как бывает: стараешься, добиваешься, а потом и сам не рад, когда все получается. Штаб-ротмистр долго искал пути, которые в конечном счете привели к этому плюгавому контрабандисту. Он и представить не мог, что вынужден будет сутки мерзнуть в заброшенной избе – и ни о каком Михасе до вчерашнего дня ведать не ведал. Еще в Питере он переворошил весь архив отделения, ища хоть какую-нибудь зацепку. Все сведения оказались старыми. Петров попытался неофициально раздобыть наводки у приятелей на Фонтанке. У них была установка на Сувалки, однако конечные явки держал в своих руках начальник московского отделения.

– Может быть, все же попросите у Заварзина адресок? – без охоты предложил Петров фон Коттену.

– Я просить у него не намерен ни в коем случае, – поджал губы полковник. – Я хочу обойтись без него непременно.

Наконец, в одном из донесений какого-то агента, удалось обнаружить «цепочку», которая вела транспорт нелегальной литературы от австрийской границы к столице. Петров проследил звенья этой цепочки в обратном направлении. Удачно: не все явки ликвидированы. Но в Варшаве последнее звено обрывалось. Искать на месте?

Была еще одна возможность узнать нужный адрес и даже пароль… В ту ночь штаб-ротмистр перестарался: до сих пор не зажили ссадины на костяшках пальцев. Сколько раз давал себе зарок – не бить голыми руками. Кастетом или на крайний случай в перчатке. Но опять не сдержался – этот Семен вывел из себя. Какое высокомерие! «Не старайтесь, господин жандарм!» Будто не эсдека приволокли в подвал отделения, а эсдек поймал жандармского офицера!.. Петров отвел душу. Он испытывал наслаждение, когда бил по живому. Ни с чем не сравнимое, сладостное чувство! С детства он любил запах свежего мяса с кровью. До сих пор, хотя прошло без малого пять лет, он с удовольствием вспоминает дни и ночи экспедиции по Прибалтийскому краю под командой флигель-адъютанта Орлова. Те дни и ночи слились в сплошное багровое зарево. Обезумевшие глаза, мольбы, предсмертные крики… Еще ребенком он любил охоту. Мог и просто так пристрелить собаку или задушить кошку. Но мучения и смерть животных не доставляли такого наслаждения. А вот с людьми – сколько тут возможностей! Один не переносит физической боли. В пах его!.. Для другого самое невыносимое – унижение достоинства. По щекам, по щекам!.. Третий готов стерпеть все, но ломается, когда на его глазах солдаты насилуют жену или сестру. Да, прибалтийский поход не забыть!.. Уже позже, в жандармской команде Кронштадтской крепости, работа тоже была у него практическая, хотя и обставленная со всех сторон параграфами законов: кого расстреливать, кого вешать. К тому же и исполняли подручные – унтеры конвоя, а он лишь командовал. Приложить руки мог только в крайнем случае, когда по неопытности у унтеров не ладилось – или легок, или чересчур тяжел. Он придумал даже сборно-разборный эшафот, чтобы не тесать бревна для виселицы каждый раз заново. Экономия получилась солидная, удостоился премии. Но после того как повысили в чине и перевели из крепости в охранное отделение, дел у него поубавилось: только допросы. Чтобы получать прежние удовольствия, приходилось изощряться. Но ни разу – в полную силу, для души. Арестованный должен предстать пред судейскими и прокурорскими очами огурчиком. Немчура особо предупредил, чтобы он был поаккуратней с этим болыпевиком-уполномоченным – пойдет-де по высокому начальству. Ничего, оклемается…