Зачем есть лимон, если знаешь, что он кислый?

«Конечно, все тут же заголосят, что жизнь не лимон и я не могу знать, какой она будет – кислой или сладкой. Логично. Я знаю только себя. Знаю, что сам акт не вызовет во мне больше, чем все другие акты, если только этот человек не представляет собой нечто большее, чем все другие люди. И пусть вначале я приняла его за нечто большее, у меня есть доказательства, косвенно указывающие на то, что это заключение ошибочно. В моем расположении улики, доказывающие, что он такой же старый хрен с дипломатом и дипломами и степенями, хоть, возможно, я и приняла его за другого по той причине, что он очень похож на Кевина Спейси, а мне нравится «Красота по-американски».

Улики не лгут, а внешность может. Впечатление может. И даже трепет, начинающийся пониже груди и прокатывающийся вниз волной, тоже может. Наблюдения за его жизнью не лгут. Улики накапливаются…

Десять против одного. Вы бы надели на себя парашют, который может не раскрыться с вероятностью десять против одного? Вы бы поехали за город на машине, тормоза у которой отказывают с вероятностью десять против одного? Переспали бы без презерватива с человеком, у которого обнаружен СПИД с вероятностью десять против одного? Но вы все это делаете.

Так что, трахнуться ли мне с ним в туалете? Есть еще вероятность того, что он окажется не из тех ублюдков, которых я ненавижу. Есть еще вероятность того, что после полового акта или романтического ужина (в моей квартире – он же женат) он также переродится. Вероятность того, что я обращу его в свою веру. Она плавно приближается к нулю.

Я не Иисус. Я не творю чудеса.

Так может, мне лучше просто помастурбировать с мыслями о новообращенном Кевине Спейси в том же туалете, чем чувствовать себя использованным презервативом, в который кончили, с брезгливостью стащили с себя и выкинули в унитаз?»

Она выбрала первый вариант.

Но все эти рассуждения – кажется, они доставили ей больше удовольствий и острых ощущений, чем все, что он гипотетически мог с ней сделать. И она не понимает – неужели это не интересно? Неужели для того, чтобы почувствовать себя живым, нужно быть идиотом?

Она подошла к ноутбуку и нашла в документах файл под названием «19». Это был документ почти четырехлетней давности:

«19.44

И почему на ум приходит он? Это не любовь – определенно. Она знала то глупое состояние влюбленности, и сейчас это было точно не оно. Просто это произошло недавно – события свежи, вот они и приходят в голову. Приходят также и потому, что она до сих пор не нашла им полного объяснения, что тревожило, и она не могла, следовательно, определить свои чувства к ним. Психологическая загадка – она любит такие, но только не тогда, когда она сама вовлечена.

«Если кто когда-нибудь спросит, как бы я себя описала или какой я себя представляю, я бы ответила: «Я как статуя в музее, на которую можно смотреть, но которую нельзя трогать».

Такими темпами я не скоро дойду до сути. Возможно, что я нарочно оттягиваю этот момент. К черту. Я – студентка. Он – преподаватель. Я плохо разбираюсь в возрастах по лицам, но, думается, он старше моего отца. В первый раз мы общались с ним при довольно комичных обстоятельствах. Мне нужно было выбить разрешение на то, чтобы уехать на несколько дней во время экзаменационной сессии. Он был человеком, который мог дать или не дать мне такое разрешение. Я выдумала байку про находящегося при смерти дедушке.

Представьте – я подхожу к нему, сердце стучит от мысли, что меня выведут на чистую воду, и срывающимся по той же причине голосом я начинаю рассказывать душераздирающую историю про дедушку и нежно любящую его внучку, которая боится пропустить момент его отхода в мир иной. Все усугубляется еще тем, что этого «дедушку» я не переношу, и в подобном случае по доброй воле к нему ни за что бы не поехала. Я серьезно боялась нервно засмеяться во время моей полной печали тирады и пыталась выглядеть соответственно угрюмо, в то же время осознавая, что актриса из меня никудышная, и опасаясь, что я переигрываю. В дополнение ко всему в конце у меня совсем сорвался голос, и я вынуждена была заканчивать на грудных тонах.

По окончании монолога я думала, что услышу: «Что за чушь Вы тут несете?». Правда. Но, к моему удивлению, я увидела, как лицо его стало чуть ли не таким же печальным, как и у меня, и он спросил, сколько лет моему дедушке. Тогда этот вопрос меня очень удивил еще и потому, что я не знала и до сих пор не знаю на него ответа. Но потом по зрелому размышлению… Спасибо, дедушка Фрейд, ты открыл нам глаза. Имеющий уши да услышит. Первый вопрос, который он задал, был самым неподконтрольным разуму, самым бессознательным – вопрос про возраст. Он опечалился, потому что сам чувствовал себя уязвимым, ведь он был не много младше. Мой рассказ мог скоро стать рассказом о нем. Это первая запись, которую я сделала в заведенном на его имя файле, хранившимся в моей ментальной картотеке.

В общем, он был расстроен почти как я. Вероятно, даже больше меня. Сочтя мое скомканное окончание и срывающийся голос за доказательства избытка переполнявших меня чувств и, вероятно, опасаясь, что я сейчас разрыдаюсь у него на глазах, он даже начал утешать меня. Очень трогательно, почти по-отечески. И аккуратно, стараясь не травмировать меня, попросил привезти документальное подтверждение, если, не дай Бог… Эту фразу он также не смог закончить, но уже по другим причинам. Я обещала все сделать и благодарила его, думая только о том, как бы скорее свалить оттуда.

00.16

Прошло полгода, прежде чем он пришел преподавать в нашу группу. Если честно, после первой лекции я была несколько разочарована. Лицом он напоминал Кевина Спейси, и – ошибка многих – я решила, что и интеллектом тоже. Он же оказался простым, тривиальным, обыкновенным. Я не услышала каких бы то ни было глубокомысленных сентенций. А, если вы уже поняли, только этим можно было меня зацепить. Поэтому, я бы очень быстро успокоилась и восстановила душевное равновесие, если бы не следующие события.

Дело в том, что мне нужно было выбирать тему курсовой работы, я и выбрала свою собственную, и, естественно, ее не утвердили. Поэтому мне нужно было идти теперь к человеку, который бы подсказал мне, что делать, как ее переформулировать, и утвердил бы ее в конечном итоге. Как вы догадались, этим человеком был он. Я шла как на войну, готовая отстаивать свое мнение, спорить, потому что эта тема, в отличие от тем других студентов, отражала мою внутреннюю сущность, обнажала меня. Я сама догадалась до нее, сформулировала, и вот ее не принимают – что и следовало ожидать – не способные на свежий взгляд догматики. Я заранее презирала его за это.

Можете догадаться, с каким лицом я зашла к нему. Пустой кабинет, он сидит за своим большим столом, олицетворяющим его власть, за работой. Просит меня подождать, не отрываясь от какого-то документа. За предоставленное время я наблюдаю эту картину и размышляю о том, как необходимо таким закомплексованным людям, как он, в самом начале показать свое превосходство над студенткой, чтобы запугать ее. Но со мной это не пройдет. Когда он поднимает глаза, я, вероятно, все еще ухмыляюсь этой мысли. Передаю диалог тезисно, главными идеями, потому что плохо помню, что говорила.

– Тему моей курсовой не утвердили. Назначили руководителем неподходящего по специализации преподавателя, что мне теперь делать?

Он достает мое заявление, читает и спрашивает:

– Вы сформулировали тему как «Сравнительный анализ философии Нового Завета и Дао дэ Цзин». Что вы хотите рассмотреть в курсовой работе?

«Конечно, ему не понять», – думаю я и говорю:

– Я хочу сопоставить принципы различных религий – христианства и даосизма – и выделить универсальные для этих религий философские положения. Мне кажется, никто, кроме меня, этого сходства не видит.

Он внимательно слушает.

– Это довольно самонадеянно с вашей страны. А что же вы предполагаете рассматривать в дипломной работе?