Перед началом сессии я вышел из здания клиники подышать свежим воздухом и посмотреть на тучки в небе. «Три часа позора! Боже, дай сил выдержать…»

Началась сессия. Она стали на меня «нападать», едва ли не оскорбляли. Тогда я сказал им: «О’кей, ребята. Вы меня не любите. По-вашему, я белый расист. Я – book smart. Я мужчина. А что, было бы лучше, если бы вместо меня вашим наркологом была чернокожая женщина с роскошной задницей, а? Разве вы тогда думали бы о лечении?»

…Прошло много лет. С того дня я провел наверняка тысячу психотерапевтических групп. Но ни одна из них не может сравниться с той, незабываемой, когда эти трое доказывали что-то друг другу, приводили в пример истории своих герл-френд, спорили о наркотиках, делились сокровенными мечтами… Такой степени взаимного доверия и открытости я и близко не встречал у белых американцев.

Я тоже «вставлял и свои пять копеек» в их беседу. Что-то спрашивал у них, возражал или соглашался, совершенно забыв про то, что не понимаю их сленг. Все понимаю! Еще и как!

Покидая зал после окончания сессии, Джеймс (он тоже был среди них) дружески хлопнул меня по плечу:

– Доктор, респект! Как нарколог ты все-таки лучше любой черной бабы!

Бычьи хвосты Майка

А еще был Майк, мой коллега, тоже нарколог, шестидесяти лет. Гигант под два метра роста. Он вырос в благополучной семье кубинских иммигрантов: по его словам, в его жилах текла кровь кубинцев, доминиканцев, индейцев и… англичан. Может быть. Но кожа у Майкла была как антрацит. Он весьма гордился своей семьей: родители его были учителями, братья и сестры закончили колледжи и занимали должности менеджеров и администраторов среднего звена.

А Майк с девятого класса начал «экспериментировать», поэтому с трудом окончил среднюю школу. Потом – понятно.

Учеба ему по-любому не давалась, он был рожден явно не для книг. Уже «восстав из пепла» – после десяти лет страшной наркомании, он попытался наверстать упущенное и пошел учиться в колледж на социального работника. Хотел иметь хоть какое-то образование, лишь бы выше среднего. Все-таки – мальчик из приличной негритянской семьи. Однако книжная премудрость не шла в голову Майка никак. В конце концов он сдался, бросил колледж со второго семестра.

Но в его голове умещалась и откладывалась обширная, скажем так, культурно-кулинарная информация. К примеру, он знал, что настоящий кофе варят в турке, на горячем песке, и что это пришло с Востока; самые лучшие шашлыки – у греков, а баклажанная икра у грузин, – это их национальные блюда. Сам же Майк отлично готовил бычьи хвосты! Иногда приносил в клинику громадный чугун, полный порубленных на кусочки бычьих хвостов, с рисом или фасолью, приготовленных в специальном маринаде. Угощал всех.

Всех белых, без исключения, Майк считал расистами. В каждой мелочи, в каждой маленькой несправедливости сразу же находил расовый подтекст.

Несмотря на солидный рабочий стаж, опыт и знания, он занимал в клинике должность обычного нарколога, хотя другие, пришедшие гораздо позже него, уже работали супервайзерами.

– Повышают в должности одних только белых, и хорошие зарплаты дают только белым. Марк, ты живешь в стране белых расистов, поверь мне. Блэков в Штатах всегда угнетали, нам никогда не позволят быть здесь свободными людьми.

Его не смущало даже то, что в Белый Дом со своей семьей въехал черный президент. Не смущал и тот факт, что заместителем директора в нашей клинике тоже был чернокожий.

В силу каких-то непонятных причин черный замдиректора сильно невзлюбил чернокожего Майка. Прессовал его нещадно, и уж явно не по расовому признаку.

Я учился в университете, а замдиректора высшего образования не имел. Поэтому палица его гневной зависти пала и на мою голову тоже.

Помню, мы частенько запирались с Майком в его кабинете и начинали изливать друг перед другом свои обиды и гнев на начальство.

– Марк, мы с тобой в этой клинике два натуральных блэка, как два раба на плантациях… – он тяжко вздыхал. И вдруг, хлопнув себя крупными ладонями по коленям, начинал хохотать своей же шутке.

На работе, впрочем, Майк не перетруждался. Он постоянно вел войну с начальством. Его сестры работали в каком-то крупном профсоюзе и в горсовете по делам расовых и национальных меньшинств.

После очередного конфликта с начальством Майк, мрачнее тучи, ходил по коридорам клиники, гневно сопя и широко раздувая ноздри. Потом, закрывшись в своем кабинете, звонил своим умным сестричкам. Те находили выход из положения в каком-нибудь своде существующих правил. Майк, внимательно их выслушав и сделав пометки в блокноте, по-деловому садился за компьютер. Строчил очередную жалобу директору, заодно указывая, что его электронное письмо также получит чиновник в городской службе по защите прав расовых меньшинств…

Он обладал редким артистическим даром. Когда был в ударе, то в зал, где Майк вел сессию, собиралось до сотни человек, приходили и наркологи, и медсестры. Вся клиника хохотала, да так, что дрожали стены.

Ему можно было доверять. Майк – могила. Собственно, в той клинике он был единственным, с кем я свободно говорил обо всем, зная, что Майк будет держать язык за зубами.

Его сыну Томасу было всего лишь шесть лет, Майк был очень заботливым папашей. Его старшего сына от первой жены когда-то застрелили в бандитских разборках, и Майк всю жизнь чувствовал из-за этого свою вину.

– Вчера я укладывал Тома спать, – говорил он мне. – Рассказывал сыну про Бога, про рай, про ангелов. Сказал, что когда он окончит школу, через 12 лет, я буду уже стареньким, как дедушка. «Дэдди, но мы же всегда будем вместе?» – спросил Томми. – «Нет, сынок. Дэдди когда-то умрет и оставит тебя. И ты будешь жить без своего дэдди. Так устроена жизнь. Но дэдди всегда будет присматривать за тобой с неба и радоваться за тебя…»

ххх

Мы с ним часто ездили в Лонг Айленд на океанскую рыбалку с корабля. Выезжали часа в два ночи, иногда на его машине, иногда на моей. Как-то раз, сбившись с дороги, очутились в городке Нью Хемпшир, где живут так называемые ВАСП (WASP) – англосаксы, потомки англичан-протестантов, приехавших в Штаты сотни лет назад и заложившие основу американской финансовой элиты. Словом, люди, имеющие реальные деньги, а значит, и реальную власть.

После грязноватого тесного Бруклина, с его грудами мусорных мешков вдоль обочин, Нью Хэмпшир показался городом-сказкой. В три часа ночи там стояли «Бентли» и «Ягуры» с открытым верхом, хоть садись за руль. Были открыты витрины ювелирных магазинов и бутиков мировых брендов. А в Бруклине вечером хозяева затягивают металлическими шторами витрины даже дешевых бакалейных лавок…

Итак, мы очутились в центре этого феерического городка.

– Марк, вон там, видишь, открыто кафе. Выйди-ка и спроси у них, как нам попасть на 278-е шоссе.

– А ты что, не можешь?

– Нет, конечно. Меня же через пять минут арестуют! Вызовут полицию и арестуют. Прикинь: огромный блэк – в Нью Хэмпшире, в три часа ночи. Ты что?!

О том, что он черный, Майк не забывал ни на минуту. Что в его представлениях об американском расизме было порождено предрассудками, а что отвечало реальности, – трудно сказать.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГРАНИТ НАУКИ

Университет находится неподалеку от площади Колумба, где на ростральной колонне стоит скульптура знаменитого мореплавателя.

«Вперед, студент!» – словно изрекал Колумб, глядя сверху свысока, как я, толкаемый словно мяч со всех сторон прохожими, пробираюсь по улице от подземки мимо «Старбакса», передвижных жаровен, небоскреба «Тайм Уорнер», скамеек со спящими бомжами, собора Святых апостолов Петра и Павла, конных нарядов полиции, желтых такси с рекламными щитами стриптиз-клубов, кленов, платанов, охранников, швейцаров у дверей пятизвездочных гостиниц, лимузинов, из которых выползали толстые мужчины в пальто, а следом за ними выпархивали молодые девушки в собольих шубах… – и, перейдя дорогу, оказывался у конечной цели своего десятиминутного вечернего путешествия – у здания университета.