– Здравствуй, красавица. Как дела? – спросил Иван по-русски. Взял за спинку стоявший в палате стул и перенес его поближе к кровати. Подтянув штанины брюк, сел напротив девушки.
Она в ответ пожала плечами, откинув со лба прядь черных волос:
– Нормально, – кривовато улыбнулась, отчего ее миловидное лицо вмиг приняло хищное, какое-то волчье выражение.
Губы у девушки были пухлые, без рисунка, носик – ровный, глаза с узким разрезом – не очень выразительны. Однако вся загадка этих глаз заключалась в прищуре, в таинственном и коварном сужении век, опушенных густыми ресницами. Словно бы девушка, прищурившись, оценивала человека перед собой, давая ему первую и последнюю, а самое главное – верную характеристику. И в этот же момент, когда так странно сужались ее глаза, вздрагивали и уголки ее губ. Легкое вздрагивание, подобное вздрагиванию сведенных крыльев ночной бабочки. Откуда прилетела она, эта ночная колдунья, из каких заморских стран?..
– Ты откуда родом, Мария? – спросил Иван, отметив про себя, что испытывает сладостное чувство, когда девушка устремляет на него взгляд своих прищуренных таинственных глаз.
– Со Злодиевки.
– Это что же – село или хутор? И где находится? А-а, понятно, значит, мы с тобой некоторым образом земляки. Я по-украински розумию. И люблю побалакать.
Кашлянув в кулак, он напустил на лицо глубокомысленное выражение, давая понять, что сейчас речь пойдет о серьезном. Несколько дней назад эта Мария пришла в больницу, сказала, что ей плохо и сама попросила, чтобы ее поместили в дурдом.
– Мне сообщили, что вчера ты попыталась пронести из столовой в палату нож. Это правда?
– Да. Хотела.
– Зачем? Что ты собиралась им резать? Ведь нож – пластиковый.
Вместо ответа, Маша часто заморгала и подняла голову вверх. Из ее глаз полились слезы.
Доктор Селезень хмуро посмотрел на нее. Ее слезы вызвали в его душе прилив нежности. Чтобы подавить в себе это совершенно непрофессиональное, лишнее, ненужное чувство, он мысленно решил для себя, что назначит ей несколько уколов. В попу.
Он не отводил взгляда от ее халата, верхние пуговицы которого были расстегнуты, открывая взору Селезня таинственную глубокую ложбинку между грудей девушки.
– Да, Мария, хочу тебя предупредить вот о чем. У нас в отделении запрещены любые интимные отношения между пациентами. Амуры очень вредят лечебному процессу, создают дополнительные стрессы.
– Значит, вам уже обо всем донесли, да? Быстро это у вас, однако, – девушка дернула уголком рта, отчего ее невинное, заплаканное лицо вмиг преобразилось в грубое, злое. – Между прочим, тот псих сам ко мне приперся, я его не приглашала. И предложил мне сто баксов за ночь.
Этой ночью из ее палаты вывели одного пациента. Санитар, проходя мимо, услышал мужской голос в женской палате и вовремя пресек вопиющее нарушение.
– Он тебя обманул. Откуда у пациента дурдома сто долларов? У наших пациентов никаких денег при себе нет, им запрещено. Деньги тоже мешают лечебному процессу.
Она скривила губы, из глаз снова полились слезы.
– Ну-ну, не плачь, – промолвил Иван подобревшим тоном, вставая.
Он положил руку девушке на плечо, задержав ее там несколько дольше, чем того требует обычный жест проявления врачебного внимания. Его пальцы ощутили мягкое плечо Маши. Молочное тепло, исходящее от ее тела, просочилось сквозь ткань халата и согрело пальцы Ивана...
Глава 6
Время близилось к полуночи. Иван лежал у себя дома на широком мягком диване. Смотрел телевизор.
Но перед его мысленным взором – образ Маши. Вот она сидит, закинув ногу на ногу. Бедро ее налитое, упругое. А лицо – заплаканное, слезы, словно жемчуг, блестят, сверкают. Панночка...
Иван взял пульт, попереключал каналы. «Сон у меня совсем нарушился. Может, принять снотворное? Да, пожалуй». Он поднялся, достал из кладовки большую пластмассовую коробку с лекарствами, нашел там снотворное.
...Лежит Иван, глаза его смыкаются, сладостный покой нисходит на его сердце. И далекий шум, будто от весеннего ручья в лесу, доносится в комнату.
Когда-то в детстве в лесу, в глубоких ручьях, с друзьями пускали кораблики из сосновой коры. Порой из воды там выныривала черная выдра и, блеснув шерстью, исчезала под корягой...
Шум, однако, усиливается, откуда-то явно льется вода.
Иван с трудом открывает глаза – тяжело просыпаться в четверть третьего ночи, особенно после принятого снотворного. Не глядя вниз, механически обувает тапочки, стоящие у кровати. Идет в ванную, проклиная свою забывчивость – не закрутил кран.
Но – чудо, чудо! Ванна более чем наполовину наполнена водой. А в ванне лежит Мария – белая, как молоко. Груди ее колыхаются под водой, и тело ее все в струящихся изгибах плеч, талии и бедер.
Легким движением кисти она плеснула на него водой и звонко захохотала. Жемчугом сверкнули ее белые зубы. И проник ее звонкий смех в самое сердце Ивана.
«Как же она попала сюда? Я же ее еще не выписал из больницы. Неужели сбежала? Колдун! А-а... Вот кто открыл окно в палате! Вот кто ей показал, где я живу!»
Стоит Иван, боясь шевельнуться.
А Маша тем временем, не переставая хохотать, встает. Вода стекает с ее волос на плечи, течет по ее волшебному телу.
– Ха-ха-ха!..
Она протягивает к нему руки, желая обнять. А в лесном ручье – лягушки квакают, черные выдры, вынырнув из воды, снова устремляются под коряги. И сосны шумят, и дубы. Весь лес поет – кукушки, соловьи, вороны...
Хохочет Маша. Но! – шприц в ее руке! Шприц!
– Не бойся, не бойся... – шепчет она ласково. Распрямив свою левую руку, внимательно рассматривает вены на ней. Колет, введя себе наполовину раствор из шприца. – А сейчас ты. Это – яд любви, чистый, без примеси. Ты уколешься сам или тебе помочь? А-а, ты же врач, я совсем забыла, – она хищно улыбается, протягивая ему шприц.
Ее глаза становятся мутными, и все ее тело быстро темнеет. Берет руку онемевшего Ивана, прищуривается – смотрит, в какую вену ему уколоть. Нашла хорошую. Искривив лицо, с выпученными глазами, занесла над ним шприц...
– А-а-а! – закричал Иван и... проснулся.
Вся его подушка была мокрой от пота. И простыня тоже. В комнату сквозь окно лился тонкий лунный свет.
«Ну и чертовщина приснилась! Настоящий кошмар. Значит, не зря пишут, что некоторые снотворные имеют очень сильный побочный эффект и лучше их не принимать».
Вытерев ладонью взопревший лоб, он перевел дыхание. Медленно повернул голову и... Не может быть! Рядом с ним – женщина, лежит на боку.
«Как же она попала в мой дом?» Иван больно щиплет себя за ноги, чтобы убедиться, что это уже не сон. Да – это явь! Голая женщина в его постели! Но ведь он же ни с какими женщинами не встречается уже года три. Как же она очутилась здесь? Откуда у нее ключи? Может, это одна из тех проституток, которых он когда-то водил к себе домой, та, которая однажды обворовала его? Да, она! Решила вернуться. Сюрпризом.
Иван наклонился поближе к девушке, к самому ее лицу. Так близко, что услышал ее дыхание. И уловил аромат ее тела.
Но не видно лица девушки, не различить его в темноте.
И затрепетало сладкой дрожью все естество Ивана. Никогда в жизни он так не любил ни одну женщину, как эту! За одно прикосновение к ней был готов сейчас отдать свой дом, свою дачу в горах, жизнь!..
И обняла его девушка. Но почему-то руки ее оказались не ласковыми и нежными, как этого ожидал Иван, а напротив, – неимоверно сильными.
– Ах! Ведьма! – воскликнул он.
Одним рывком она неожиданно перевернула его на живот и вдавила лицом в матрас. Потом взобралась на него сверху:
– Ты в этой позе никогда не пробовал? – спросила, наклонившись к его уху.
...И вылетел Иван в раскрытое окно. А прекрасная амазонка – на нем верхом. ...Они парили над ночным Нью-Йорком, над его небоскребами, кружились над Эмпайр-стейт билдинг и вокруг небоскреба Крайслер, в четырех углах которого под шпилем выдавались статуи гигантских орлов, говорят, в голове одного из тех орлов спрятаны слитки золота!