— По Христову слову встали многие нехристи, и в их прелести смялась вся земля наша, встала на междоусобную брань... И ты не от наместника ли польского Гонсевского пришёл брать меня?

   — Нету ныне Гонсевского, — ответил Богдан. И, присвистнув, добавил со смешком: — Гуся сменили на Струся...

И, видя, что патриарх не понимает его, пояснил:

   — Новый польский наместник Струсем прозывается. Он ноне всему голова на Москве... Думали, полегшает при нём, а оно всё хуже да хуже... Сидим тут в обаде, голод почал стискати. Почали псов да кошек йсты! И хоть гроши у кого е, да купуваты чого нэма. И дороговля великая стала. Пехота да нимцы почали людей резати да йсты... Пленных, тых всех поели.

Гермоген чувствовал, как ослабели вдруг ноги, и опустился на своё жёсткое ложе. Не мара ли какая напала на него? Голова его упала на грудь, и он на миг забылся. Очнувшись, потянулся дрожащей рукой к кувшину с водой. Богдан помог ему напиться, приговаривая:

   — Ой, Божечко ж мой!..

Холодная вода вернула Гермогену силы. Тем временем Богдан достал из-за пазухи тряпицу, протянул Гермогену:

   — Тут шматок мёду. Возьми, святый отче!

Гермоген отстранил подарок рукой.

   — Да возьми, — настаивал Богдан. — Ось вин мени даром достався... Чуешь, яко воно було... Казак Горобец с жолнером вломились в дом болярина Мстиславского и почали шарпати, ищучи живности. Болярин почал их гневливым словом поминати. Горобец ударил его кирпичом у голову. Я на карауле в тот час стоял. Чую крик, лаянье. Пока добег до хоромов, бачу, болярин на полу. Я плеснул ему холодной воды, влил в глотку горилку. Очухався, а то мало не вмер. Тут и жинка его вбежала да послала за доктором. Ну а мени за спасение чоловика своего мёду дала... Довели до наместника Струся. Так, мол, и так, казак с жолнером ледве душу князя не загубили. Струе приказал поймать казака с жолнером. Обоих повесили на шибенице, а поховать не прийшлось. Пехота срезала, на куски разрубили да съели...

   — Ты бы шёл к своим казакам, Богдан... Не было бы тебе худа какого.

   — Худа? Мени?! Да я сам кому хошь худо зроблю! А тебя, моя святость, я видсиля на руках вынесу да сховаю в хати своего побратима.

Богдан уже забыл, что пришёл в эту келью (вломился!), дабы «своими очима» поглядеть на «сатану», он жалел патриарха, «як своего батьку».

   — Спасибо, добрый человек, але я повинен оставаться в келье. И пока ты ещё здесь, скажи, кто тот Горобец?.. Я знал старбго Горобца...

   — Не, той в минулому року помре... Поховали. А сказнили его сына, да поховать не пришлось...

Рассказ Богдана перебил неожиданно громкий голос:

   — Богдан! Чуешь, стрельцы? Тикай!

Богдан низко поклонился Гермогену:

   — Душа болезнует, святый отче! Чув, тебя в земляной тюрьме хотят сховати каты...

Гермоген молча перекрестил казака.

13

Слова Богдана о земляной тюрьме заставили Гермогена вспомнить рассказы о таинственном склепе Чудова монастыря, о котором ходили легенды, о насмерть замученных там узниках, о привидениях, которые являлись по ночам инокам Чудова монастыря. Никто не знал, кто эти страдальцы, окончившие жизнь в тяжких мучениях, как никто не знал, почему именно в Чудовом монастыре был устроен этот склеп.

Монастырь чуда Архангела Михаила много значил в судьбе Гермогена. Там он принял постриг, и это стало решающей вехой в его судьбе. Вскоре он стал архимандритом, затем занял митрополичью кафедру, стал третьим лицом в державе. Предназначенная ему Богом судьба готовила его в патриархи.

Склеп? Земляная тюрьма? Смерти он не боялся. Россказням о ночных видениях не верил. И разбросанные по склепу черепа тоже не устрашат его. Чем вздумали грозить ему проклятые еретики! Одну токмо Божью грозу признавал он над собой...

Из кельи Кирилловского подворья ему виден Чудов монастырь, чудное сооружение, задуманное два с половиной Века назад митрополитом Алексием, самою судьбою отмеченный храм, благоговейно чтимый даже недругами, получивший привилегированное значение. Он же — убежище еретиков. В тиши его келий был взлелеян ругатель веры православной, заводчик смуты на Руси Гришка Отрепьев. Своим пребыванием в монастыре он осквернил обитель устроителя Московского государства святителя Алексия...

Длинной чередой, словно светлые видения, проносились перед мысленным взором Гермогена события и случаи, свидетельствовавшие о славе и величии святой веры. И хотя по летописям выходит, что на этом месте был поначалу Ордынский посольский двор, что сюда являлись поганые за сбором дани и пошлин с Русской земли, но они же способствовали и возвеличению наших митрополитов.

О, сколь славные были сохранили те дни!.. Память о чудесных исцелениях, кои совершал митрополит Алексий, переходила от потомства к потомству... То были владычества хана Джанибека. Этот ордынский царь особенно благоволил к святителю Алексию, считал его молебником за свою семью, поскольку однажды он исцелил его мать Тайдуллу.

Примерно в это же время был подарен Москве ханский Посольский двор в Кремле, и на месте Ордынского двора был построен Чудов монастырь, видимо названный так в ознаменование чуда исцеления царицы Тайдуллы.

Страшиться ли тесноты в стенах святого монастыря, где некогда был погребён митрополит Алексий, страшиться ли этих стен ему, патриарху?! Гермоген помнил, как после пострига облобызал землю, на которой стоял монастырь. Архиепископ Новгородский Геннадий, искоренитель злой ереси, память которого Гермоген свято чтил, доживал в монастыре последние дни с пользой для души и здесь же был погребён.

Забыть ли, что в Чудов монастырь поместили царя Василия, свержения коего Гермоген не признавал. Ужели не понимали бояре-изменники, что, надругавшись над праведным царём, они поставили Россию на край гибели?! Душа Гермогена стенала. Свести с престола царя, что не единожды спасал державу от смуты! Да многие ли ведали, сколь тяжёл был крест царя Василия, когда он, поддерживаемый лишь немногими боярами, пошёл на Гришку Отрепьева? И кто оценил его мужество, когда он повёл войско против Ивана Болотникова, ставшего грозой России? Он был неустрашим перед толпами гнусных мятежников... А сколько светлых разумных начинаний пропало даром!.. Это был великий государь недостойного народа своего!

Но понемногу мысли его успокоились. Он стал думать, что ополчение, ставшее грозой поляков, возглавил князь Дмитрий Пожарский, верный царю и достойный его мужеством и твёрдостью.

14

Нижний этаж Чудова монастыря выложен был белым камнем. В дальнем углу находился склеп, имеющий вид кельи. Вид у этого склепа устрашающий. В стену вделаны железные крючья, орудия пыток. Некогда кованая железная дверь поржавела. Тут же рядом валяются железные вериги, разбросаны черепа и кости...

Двое стрельцов помогали престарелому патриарху спуститься в этот склеп по винтовой лестнице, довольно крутой. А когда они оставили его одного и слышно стало, как ударилась дверь, он ощутил удушающий запах затхлой сырости. Было темно. Лишь слабая полоска света, проникавшего из верхнего оконца двухсаженной стены, нарушала мрак.

Он не вдруг различил решётку на оконце. Видно, занесло её пылью, разбухла от ржавчины, оттого и не пропускает света... Вот она, «земляная тюрьма», о которой говорил Богдан... В углу возле стены были доски. «Они и будут моим ложем», — подумал Гермоген.

Гермоген вдруг почувствовал, что свет стал как будто ярче. Он поднял голову, и тотчас же к его ногам упал с мягким шумом мешок. Оконце закрылось. Гермоген развязал мешок и увидел, что он наполнен каким-то зерном. На ощупь оно оказалось овсом. Он понял, что над ним задумана злая насмешка. Пусть-де старый патриарх жуёт овёс, точно лошадь...

Чувствуя, как слабеют ноги, Гермоген опустился на доски. Смрад, казалось, становился гуще. Плечи охватывала сырость. Он забылся мгновенным летучим сном, и тотчас же ему привиделся боярин Салтыков. Белоглазый, разбухший, словно дождевая туча, он поднял вверх длинный палец. И тотчас неведомо откуда появился целый сонм людишек небольшого росточка. Они окружили Гермогена, кивали ему головами, ухмылялись. Лица сменялись, будто маски. «Это бесы», — подумал Гермоген. Он начал креститься, и сонм бесов исчез.