Тот же вопрос — сколько вышестоящей государственности могло бы быть полезной союзной структуре — на севере приводил к отделениям и обособлениям. В ходе этих дебатов не ставилось под сомнение то обстоятельство, что Конфедерация была частью Священной Римской империи германской нации и в будущем ей надлежало сохранять такой статус. Империя и император оставались непреложными в качестве рамок легитимации, причем в сугубо консервативном понимании. Напротив, далеко идущее вмешательство главы империи или даже имперских институтов не предусматривалось, и поэтому оно должно было, обретя острые формы в ходе так называемых имперских реформ 1490-х гг., натолкнуться на сопротивление. Выраженное в реформах стремление усилить скрепление многочисленных, в значительной степени суверенных членов империи с помощью таких учреждений, как имперский верховный суд, посредством разделения на имперские округа и взимания имперского налога, диаметрально расходилось с интересами Конфедерации. То, что она при этом потеряла, приобрела противоположная сторона, читай Габсбурги. В ходе швабской или, соответственно, швейцарской войны, которую обе стороны вели с существенными пропагандистскими затратами, швейцарцы в 1499 г. одержали верх над войсками Максимилиана. В противоположность заверениям, содержавшимся в манифестах враждебной воюющей стороны, они не ставили своей задачей войну против империи. В столь же малой степени на повестке дня стоял формальный «выход». Даже и в XVI столетии еще сохранялось частичное представительство швейцарских кантонов в империи, правда, с тенденцией к его постоянному убыванию. Так постепенно ослабевала и фактическая, и правовая принадлежность к империи. Конфедерация, исключенная из имперских реформ в результате мира, подписанного в 1499 г., стала, подобно Нидерландам, своеобразным окраинным образованием внутри империи и параллельно к этому образованием политическим. В качестве выгоды швабская война объединила в одно целое ее владения в Тургау. Благодаря выяснению властных отношений на Верхнем Рейне открылся путь для вступления Базеля в Конфедерацию. Древний соборный и университетский город, со своим почти 10-тысячным населением примерно вдвое превосходивший Цюрих, привнес в союз не только свою культурную и экономическую значимость, но и свои политические интересы и отношения, сориентированные на север.

Примерно в это же время в борьбе за Милан дело дошло до столкновения европейских держав, которое на десятилетия втянула в свой водоворот и швейцарские кантоны. В результате нарастающей внутренней слабости герцогства Миланского при незаконном правлении Лодовико Сфорца новый импульс получили экспансионистские движения «кантонов вдоль Готарда», объединившихся с «Тремя союзами» и Валлисом. Как уже было примерно столетием ранее, различное отношение к этим предприятиям должно было подвергнуть опасному испытанию внутреннюю сплоченность Конфедерации. Возникновению такой ситуации способствовало и то обстоятельство, что швейцарские наемники воевали на всех сторонах в начинавшихся теперь итальянских войнах. Они были в первых рядах, завоевывая для короля Франции Карла VIII в 1494–1495 гг. королевство Неаполитанское, которое вскоре после этого оказалось снова утраченным. Пятью годами позже Лодовико Сфорца из-за предательства швейцарского наемника оказался в плену у Людовика XII. В результате договора с папой Юлием II, заключенного в 1506 г. при посредничестве Матфеуса Шинера, весьма оборотистого епископа Зиттенского, возникла существующая и по сей день швейцарская гвардия. На стороне Юлия II швейцарские соединения вступили в горячую фазу борьбы за Ломбардию, откуда они в 1512 г. изгнали французов. А 6 июня 1513 г. швейцарские пехотинцы, сражавшиеся сомкнутым строем, еще раз нанесли поражение французской армии.

Из этих успехов выросла импровизированная и часто нескоординированная великодержавная политика, проводимая в соответствии с собственными интересами. На протяжении трех лет, с 1512 по 1515 г., швейцарские кантоны были de facto хозяевами Милана, господами города мирового значения, а герцог Массимилиано Сфорца правил их милостью в качестве облагаемого данью теневого владыки. Положение швейцарцев в Италии казалось столь бесспорным, что флорентийский теоретик государства Никколо Макиавелли считал их способными постепенно завоевать всю страну. Во всяком случае, они поставили бы даже Папу Римского в зависимость от себя — таким был своеобразный аргумент флорентийца. Но до такого триумфального шествия дело все же не дошло. В сентябре 1515 г., после кровопролитной битвы при Мариньяно, швейцарской пехоте пришлось отступить, понеся изрядные потери от пушек и кавалерии молодого французского короля Франциска I. Многие из павших были 16-летними или еще моложе — профессия наемника рано делала взрослым и приносила раннюю смерть. Кровавая дань, уплаченная при Мариньяно, являла собой отныне оборотную сторону славной боевой медали. Она должна была существенным образом повлиять на споры о полезности или вреде поступления на военную службу, то есть службы солдатами в чужих странах. Несмотря на это, уважение победителя к побежденным было столь велико, что в конце 1516 г. последовало заключение мира, приемлемого для Конфедерации. Этот мир гарантировал кантонам, участвовавшим в завоевании, партнерство в совместном управлении, и без малого 300 лет спустя они образовали новый кантон Тессин. Одновременно тем самым был положен конец смелым экспансиям за счет собственных территорий. До конца Старой Европы швейцарцам пришлось бороться на многих фронтах и на службе многим странам, но больше не от имени союза, который в этом своем качестве переходил к политике нейтралитета.

Ставшее легендарным поражение при Мариньяно многообразно отражало состояние Конфедерации. Сплоченность кантонов в борьбе за Милан оказалась, вопреки тезисам Макиавелли, слишком слабой, а отдельные интересы, напротив, — могущественными. Вопреки его же тезисам об однородной в социальном и культурном отношении Швейцарии, проявились и ментальные линии разлома. Ведь роковая битва произошла, в конечном счете, вопреки воле командования — сам рядовой состав вынудил ее провести. Бесславное отступление, даже если оно и рекомендовалось по тактическим соображениям, противоречило их представлению о чести. Равным образом предосудительной они считали и новую технику ведения стрельбы. Артиллеристам, попавшим в плен, не приходилось, что показательно, надеяться на пощаду. Но прежде всего беспощадно преследовалась трусость в собственных рядах. Все эти меры служили сплочению и сохранению корпоративного реноме во внешнем мире. Однако с точки зрения военной техники швейцарская пехота постепенно отставала. Без эффективной артиллерии и кавалерии она уже не могла выстоять. А вот в сочетании с этими родами войск швейцарские пехотинцы, невзирая на все дальнейшие новации, оставались вплоть до Французской революции элитными войсками владык многих стран. Европейские государи и аристократы использовали строгое понятие швейцарцев о чести и в сфере «личной защиты»: швейцарские лейб-гвардейцы, или телохранители, столетиями считались лучшим страхованием жизни.

Около 1500 г. Швейцария, самая молодая среди влиятельных держав, была у всех на устах. Стимулом для обсуждения ее сущности стала преимущественно обороноспособность страны, связанная с изначальными условиями ее существования в целом. Но эта архаическая необычность оценивалась в высшей степени по-разному. В направленном против швейцарцев манифесте римского короля Максимилиана, относящемся к 1499 г., они были заклеймены как неистовые разрушители богоугодного порядка. Импульсом их бунта против всякой иерархии является, согласно документу, высокомерие, заставляющее швейцарцев стремиться стать чем-то большим, нежели им дано Богом и природой. Это высокомерие ведет их прямо в бездну, как Люцифера и его духовных наследников — еретиков. На подобных струнах играли и авторы-гуманисты, чувствовавшие себя призванными быть панегиристами империи и германской нации, а ей верховная власть поручена за ее заслуги. Так, эльзасец Якоб Вимпфелинг в 1505 г. заклеймил швейцарцев как грубых, нецивилизованных провинциалов, которые движимы инстинктами. По его словам, им надлежит в соответствии с родственной любовью к ближнему все же вернуться в лоно политико-национальной религиозной общины. К такому отходу и возвращению швейцарцы, по утверждению Вимпфелинга, способны ввиду их германского происхождения под соответствующим руководством и при условии понимания своих заблуждений и обязанностей. Поэтому в начале этого национально-педагогического процесса воспитания, с его точки зрения, должно стоять понимание того, что дворянство и княжеское господство являются элементами, желаемыми Богом и к тому же способствующими формированию бесперебойно действующего социального порядка. Кроме того, военная ярость, в которой самым жутким образом проявляется разрушительная неотесанность швейцарцев, должна быть очищена облагораживающей силой культуры, в особенности изучением классических текстов.