— Смотреть будем.
Они вошли в гулкий, отделанный мрамором подъезд, поднялись в сверкающем лифте на четвертый этаж. Маклер, гремя ключами, открыл бронированную дверь, замаскированную под безобидную карельскую березу.
Все замерли на пороге: в огромном холле на лоснящемся паркете были обведены мелом четыре силуэта. Два человеческих — один тощий, скорчившийся, другой — огромный, с раскинутыми руками и ногами, как на известном рисунке Леонардо да Винчи. Силуэт собаки. А рядом — кто-то маленький с распростертыми крыльями.
Егор прислонился к косяку и мрачно спросил:
— Теперь уже и ангелов-хранителей убивают?! Беспредел!
Ниже крыльев был очерчен неровный край, будто рваный подол ветхого хитончика…
— И за это душегубство я еще и платить должен?! — запылал праведным гневом потрясенный Егор. — Не-е, сам здесь живи.
Маклер схватил его за рукав.
— Какого ангела? Какого хранителя? Попугай это был. Он-то как раз выжил. В реанимации лежит.
— А как же контрольный выстрел? — удивился Егор. — Который в голову.
Маклер пренебрежительно махнул рукой.
— Какая там, к черту, голова? Одни перья… — Он снял шляпу, достал клетчатый носовой платок и вытер потную лысину. — За попугая десять кусков сброшу. Больше не могу, мамой клянусь!
На лестнице раздался топот грузчиков. Шкаф торжественно вдвинулся в прихожую.
— А почему в реанимации? — озадаченно спросил Егор.
— Как почему? — в свою очередь удивился маклер. — Свидетель. Он же все видел. Лежит в отдельной палате, бредит, а менты его бред записывают. Состояние критическое. Никого к нему не пускают.
Абсурд достиг апогея.
— Да кто его навещать-то будет? — хохотнул Егор. — Дальние родственники из джунглей Амазонки?
Маклер всплеснул руками.
— Ты что! Там такая охрана! Его уже пытались пару раз убрать… Живучий, как кошка! Ты подумай головой — всё же при нем было, все сделки, все сходки, убивали при нем же… Ну, а если он ляпнет чего лишнего… Какие люди могут загреметь!
— Тише! — истошно вскрикнул Егор.
Маклер умолк, грузчики замерли, держа шкаф на весу, Екатерина Петровна окаменела с сотовым телефоном в руках…
Откуда-то сверху прозвучал божественный Голос:
И я на утре дней в сих рощах и полях
Минутной радости вкусила…
Мучительно печальная мелодия наполнила светом злые, измученные завистью и жаждой наживы души, кольнула сердца смертельно горьким сожалением о том, что никогда, никогда… Грузчики уронили шкаф. Голос исчез.
— Боже, я погиб! — прошептал Егор, схватившись за голову.
Егор утряс все формальности, вернулся к мебельному магазину, забрал машину и поехал на работу. Он был владельцем небольшой частной клиники. Егор подъехал к прелестному розовому особнячку в глубине сада, прошел по дорожке, вымощенной красным кирпичом. На здании не было ни вывески, ни даже номера дома. Ничто не выдавало в этом пряничном домике лучшую клинику в Москве, оснащенную современнейшей аппаратурой. Вышколенный охранник вытянулся в струнку.
Егор кивнул ему и направился в свой кабинет. Толстый ковер заглушал его шаги.
Мать Егора всегда мечтала иметь в доме своего врача. Сына она воспитывала одна. Екатерина Петровна была женщина решительная: как только застукала мужа со своей лучшей подругой, то сразу, не раздумывая, выгнала негодяя и больше замуж не выходила, посвятив себя сыну и работе. Бывший муж неделю стоял на коленях на коврике перед дверью с букетом увядших ромашек, потом махнул рукой, грязно выругался и женился на подруге, которая оказалась еврейкой, так что вскоре он уехал с ней в Израиль, наплодил шестерых детишек и стал процветать в каком-то мелком бизнесе. Екатерина Петровна и это пережила.
Егор вырос, закончил школу и поступил в медицинский, потому что так решила мама. Быть врачом престижно, работа чистая, уважаемая. Все соседи стали ей кланяться и льстиво улыбаться. Мало ли как жизнь обернется.
Егор учился хорошо, вовремя сдавал все экзамены, занимался общественной работой, но еще на первом курсе понял — не его это дело. Нет, он не падал в обморок в анатомичке, не отворачивался брезгливо от крысы, распятой на лабораторном столе, больные не вызывали у него омерзения, только ему все это было неинтересно. Не чувствовал он горения, энтузиазма, рвения… Резать, резать, резать! Лечить, лечить, лечить! Стать великим хирургом, спасти человечество — от СПИДа, от рака, от рассеянного склероза!
Его целью было получить диплом и распределиться в районную поликлинику поближе к дому. Выписывать всю жизнь рецепты, даже не трогая больных руками. «Кожные покровы чистые, живот мягкий, дыхание везикулярное…»
Конечно, были на курсе фанатики вроде Вальки Зусмановича, который ночевал в прозекторской, читал по-английски и по-немецки все медицинские журналы, какие удавалось раздобыть, и уже на втором курсе ассистировал светилам отечественной медицины, которые удостаивали его благосклонной беседой. Про него всерьез говорили, что он в четыре года научился читать по книге Войно-Ясеницкого «Очерки гнойной хирургии»… Егор, однако, таким не завидовал: у них свой путь, у него свой.
Но тут случилась перестройка, и в Егоре вдруг проснулся неведомый ему самому талант: коммерческое чутье. Начал он с мелочевки, с грошей. Он стал одним из первых челноков, которые везли в Россию кока-колу, жвачку, часы, трусы, пуховики, видеомагнитофоны, компьютеры… Егор занялся этим промыслом не столько из-за денег, сколько из азарта.
Он первый привез в Россию видеомагнитофоны, первый организовал пиратскую студию записи и первый прикрыл ее, еще до выхода в свет закона об авторских правах. Он торговал компьютерами, лесом, породистыми лошадьми… Он нюхом чуял, что пойдет, а что застрянет на складе. Он удвоил свое состояние на «черном вторнике», и вскоре у него в кармане залег первый миллион долларов. Конечно, не все в наличности, что-то в товаре, в недвижимости, долгах, но миллиончик был… И по наивности Егору казалось, что только он один знал об этом.
Но в один прекрасный день в его контору заглянул молодой человек с бритым затылком и в широких штанах и объяснил изумленному Егору, что ему нужна «крыша», что добрые люди берут его под свое надежное крыло за какие-то жалкие 25 % от общей суммы. Причем молодой человек проявил незаурядную осведомленность в сложных финансах коммерсанта. Егор согласился со всеми предложениями представителя силовых структур, проводил его до выхода и долго жал потную руку, горячо благодаря за помощь и защиту.
А благодарить было за что. Егор понял, что он в тупике. Либо налогами задушат, либо «братва» уберет в назидание другим несговорчивым предпринимателям. Под «крышу» идти не хотелось, взятки давать опостылело, в политику не тянуло… Оставался только Запад — негостеприимный, холодный, но цивилизованный и разумный, ограждающий обывателя сенью закона. За два дня Егор ликвидировал свою контору, с неизбежными потерями перевел в наличность все, что имел, переправил своими каналами валюту в надежные банки и купил билет до Монреаля.
И вот, с этим билетом в кармане, он брел по Ордынке, сентиментально вглядываясь в каждую трещинку знакомых стен, прощаясь с любимым городом и раздумывая, поедет ли мама в Канаду или отправить ее в более теплые края.
И вдруг его будто током ударило. Егор увидал Вальку Зусмановича в грязном белом халате поверх рваного ватника. Валька тащил коробку с бананами из пикапа к лотку, где распоряжалась горластая румяная хохлушка, которая крыла трехэтажным матом все прогрессивное человечество. Больше всего Егора поразили Валькины руки: из обрезанных перчаток торчали красные потрескавшиеся пальцы с обломанными ногтями. Если бы Рихтер волок мешок гнилой капусты, зрелище было бы примерно такой же силы… Валькины руки — руки прирожденного хирурга…
Егор отнял у онемевшего Вальки коробку и этой коробкой заткнул пасть жизнерадостной хохлушке. Положил сверху сто долларов и увез Вальку к себе — прямо в грязном халате и рваных митенках. Накормил, напоил, сводил в баню, приодел, приобул. Валька как принял первые пятьдесят грамм, так начал рыдать не переставая.