Тессетен не успел начать защищаться, когда летевший в него ураган распался по пути, и лишь легкий бриз смахнул с его лица остатки бычьей гримасы.
Люди стояли друг против друга и изумленно переглядывались. Только для волка тут не было ничего удивительного: все это он понял еще в их первую встречу на ступенях портала Новой Волны.
— Ну… — она смущенно втянула голову в плечи и растянула губы в попытке улыбнуться, — я не слишком способная ученица у Паскома…
— Стой!
Сетен отступил на шаг и что было силы запустил в нее то, что звалось волной смерти. Это было от отчаяния: друг хозяина наконец тоже все понял.
Волна вдребезги разбила зыбкую преграду Танрэй, а дальше развеялась сама, не коснувшись хозяйки.
— Зимы и метели! — прошептал Сетен. — Пропади оно всё… — и едва ли не простонал: — Ну и за что это нам?!
— Что случилось? — встревожилась Танрэй.
— Отойди! — буркнул тот, промчался мимо и снова заперся в своей каюте.
А потом пошел тот разлад. Изо всех сил сопротивляясь, Сетен строил баррикады, чтобы не переступить запретную черту, за которой, возможно, для них двоих, истинных попутчиков, простиралось царство великого земного счастья и прочие радости жизни. Но уж кому, как не циникам и пессимистам вроде него, знать, что вход в чертоги земных наслаждений для одних — это выход во владения боли и несчастий для других. И двери, ведущие в неведомую страну, старательно загораживались подручным хламом — от ничего не значащих холодных острот до откровенно язвительных и не заслуженных ею подначек, тем более обидных, что Танрэй не видела их скрытого смысла. Он только что был спокоен — и вдруг ни с того ни с сего одергивает ее, а затем уходит. И это было так похоже на Ормону, что бедная жена хозяина начинала его ненавидеть, перебирая в мыслях самые оскорбительные прозвища. Но сердце у нее было отходчивым, и в следующий раз они встречались, как ни в чем не бывало, за пустым разговором или обсуждением все той же адаптолингвы. Он просто перестал подпускать ее ближе, не давал касаться даже одежды, пресекал лишние, с его точки зрения, разговоры.
Волк отлично понимал Тессетена. Однако понимать — не всегда значит одобрять.
— Я до последнего надеялся, что это неправда! — услышал он однажды краем чуткого уха разговор Сетена с кулаптром Паскомом — да и от кого бы им таиться? Не от пса же! — Как может быть такое, Учитель?
— А ты подумай сам, — ответил ему бывший духовный советник. — Вспомни о том, что получил от отца в шестнадцать…
— Если это означает то, о чем я думаю, то мир перевернулся вверх тормашками…
— А неужели ты это только что заметил, мой бедный, бедный ученик?
Нат вздохнул. Да, мир перевернулся. И это придется просто принять: они ведь не дикари-кхаркхи, чтобы взваливать свою вину на неведомые олицетворения стихий…
Суша тянулась по левому борту непрекращающейся зеленой полосой на горизонте. «Сэхо» входил в небольшую бухту, образованную внутри океанского залива: здесь полуостров Экоэро — Земля Болот — сливался с южной частью материка Рэйсатру. К востоку бухта превращалась в дельту большой реки — здесь ее называли Кула-Шри, и севернее, где река после ливней реже, чем где бы то ни было, создавала наводнения, на ней стоял город Кула-Ори.
Полуостров Экоэро был почти единственным участком континента, где на поверхность выходили древнейшие породы праматерика, существовавшего еще в те времена, когда на планете не было ничего живого. Это позже, в результате бесконечных преобразований в земной коре гигантская суша начала где-то дробиться, где-то сминаться в горы, в океанах зарождались глубочайшие разломы и подводные хребты, вулканы и бездонные впадины.
Но сам полуостров геологов-ори не устроил по многим причинам, и они порекомендовали для расселения материковую часть Рэйсатру, несмотря на то, что и здесь из-за близости гор было сейсмически неспокойно, а климат подчинялся веянию муссонных ветров. Лето тут было невыносимо влажным и жарким, и тогда казалось, что на землю опустилось облако пара. Однако сюда не засматривались аринорцы, физиологически не переносившие жару. А чтобы у них не было соблазна разрушить поселение врагов, ори строили свои дома совершенно в другом стиле, чем это делалось на Оритане и Ариноре. Здесь все постройки имели углы, как у хижин аборигенов. Кроме того, Кула-Ори строился так, чтобы органично влиться в природный ландшафт, и деревья вырубались очень редко, словно из благодарности скрывая в зелени крыши новых домов. Словом, джунгли оказались отличным укрытием для эмигрантов.
А климат… К нему южане почему-то быстро привыкали, но теряли способность переносить холода. Паском говорил, что в незапамятные времена, еще до рокового Сдвига, такая погода стояла на большей части Оритана, вот почему генетическая память его жителей так легко поддалась на провокацию. Ори были людьми тепла, любимцами Саэто.
Близ дельты в бухте виднелось множество островков, обжитых разноцветными птицами и какими-то бестиями удивительного облика, а в акватории вокруг этих кусочков суши сверкали чешуей на ярком солнце подводные обитатели, сбиваясь в стаи на радость пернатым морским охотникам.
Пассажиры высыпали на палубу и, гомоня, с восторгом разглядывали все это великолепие.
Нечто напоминающее маяк высилось посреди каменной гряды на берегу, а странноватое четырехугольное здание — многие вообще впервые видели такую архитектуру и дивились ее нелепости — и причал были окружены высокими густолиственными деревьями, ветви и стволы которых оплетались непонятного назначения канатами.
«Сэхо» подобрался к причалу. Команда выбросила сходни и забегала между пристанью и трюмом.
Щурясь на солнце, Ал поглядел в бинокль и увидел на дороге, проложенной прямо посреди лесного массива, целую вереницу грузовых машин. Многие доставили сюда диппендеоре, и неодушевленные пока гиганты лежали в своих ящиках.
Воздух трепетал от избытка солнца, от головокружительных ароматов вечного лета, от непривычных уху звуков — визга, писка, стрекота, трелей, плеска волны и шипения мелкой гальки, катающейся по камням.
Ал поднял ручную кладь и взглянул на жену. Та, кажется, пребывала в замешательстве. От многодневных прогулок под солнцем ее волосы и брови заметно выцвели, а веснушки, наоборот, потемнели и, кажется, их стало вдвое больше. Словно густой румянец, они выступили на скулах, крыльях носа и щеках, здорово опрощая лицо Танрэй, в другое время очень милое и нежное. Сейчас оно напоминало скорлупу перепелиного яйца и совсем не нравилось Алу, привыкшему к утонченности женщин-ори, которые следили за собой всегда и повсюду.
— Идем? — спросил он, отделываясь от неприятных сравнений и думая о том, что увидит сейчас безукоризненную Ормону с ее бархатным загаром, упругими мышцами и прекрасной кожей и ему нечего будет противопоставить ей в собственных глазах. Ведь жена всю поездку чирикала о своей адаптолингве и скакала под открытым солнцем на соленом морском ветру. Ерунда, конечно, но Ал слишком хорошо помнил язвительные манеры жены Сетена, любившей поддеть и крупно, и по мелочи, а ее мнение для него отчего-то было небезразлично. Даже в таком пустяковом вопросе, как внешность. — Ты займешься вещами на берегу, не то что-нибудь разгрохают или забудут — с них станется…
Танрэй лишь кивнула, и они спустились на берег. «Канаты» на деревьях оказались растениями — лианами. Такие не росли даже в экзотических садах на Оритане…
Навстречу им шла Ормона, однако та, кажется, мало интересовалась ими и высматривала мужа. Да, Ал не ошибся в своих ожиданиях: она стала еще обольстительнее, чем четыре года назад, хотя носила самую простую рабочую одежду на мужской манер и не слишком возилась с прической, забирая волосы в хвост на затылке. За нею ковылял коротконогий, улыбающийся во весь рот абориген. При виде нее гвардеец Дрэян так и замер, будто молнией пораженный, но женщина прошла мимо, а губы ее покривила презрительная усмешка, и Ал услышал: