«Я, Ахметхан Первый — Диктатор Чечни, приказываю Ревкому и большевикам рабочим немедленно сложить оружие и покинуть город Грозный».

Одно только оставалось непонятным, и об этом не раз между собой говорили Осипов, Гикало и часто приезжавший в Грозный Ной Буачидзе. Что побудило Левандовского, по всем признакам тесно связавшего свою судьбу с советской властью, все-таки подать заявление в партию «левых социал-революнионеров максималистов»? Он не из тех, кто делает «так вдруг». В январе он появился в Грозном, четыре месяца подчеркивал свою беспартийность.

— Что-то он превратно понял, а мы как следует не объяснили, — сказал Ной, энергично теребя бороду — верный признак того, что он сильно нервничал. — Ради бога, ни в чем его не ущемляйте, ни малейшей подозрительности… Вы знаете, Терская республика — как бы обетованный остров, вокруг которого бушуют, ярятся волны контрреволюции и иностранной интервенции. Скоро нам очень понадобятся свои красные, называйте как хотите — генералы, полководцы, в общем такие Левандовские. Он может и не знать, а мы обязаны себе уяснить — большевик он!

В июне Ноя не стало — его убили во время выступления на митинге. Не дожил он до событий, сразу определивших подлинную цену Левандовскому.

Мятеж назревал давно, и отвратить его не было сил. «Терский Керенский», или, как его иначе, более точно называли, «косоротая лисица», Георгий Бичерахов прислал приказ: «Владикавказские комиссары, ваше время истекло, не злоупотребляйте терпением Терского казачества». Пока что мятежные казачьи сотни обстреливали железную дорогу, спускали поезда под откос, истребляли горцев.

С последним поездом с севера в отрезанный от России Владикавказ прорвался Орджоникидзе. С этого часа развязка быстро приближалась. «Косоротая лисица» и глава английской военной миссии полковник Пайк боялись упустить благоприятный момент.

И — удивительное совпадение! — Серго и Бичерахов — оба вспомнили об организаторе Грозненской Красной армии На первом же заседании экстренного съезда народов Терека Орджоникидзе предложил назначить военным комиссаром республики Левандовского.

Бичерахов по вполне понятным соображениям не афишировал своих симпатий. Просто в день приезда Михаила и Лидии во Владикавказ мальчишка-газетчик вместе с большевистской «Народной властью» принес конверт. Письмо, написанное безликим почерком армейского писаря, содержало несколько категорических фраз:

«Левандовский! Вы и подчиненные Вам офицеры императорской присяги должны немедленно прекратить свои действия в пользу большевиков. Исполнение настоящего гарантирует Вам всепрощение и полную безопасность вплоть до выезда за границу.

В противном же случае на Вашем пути мы расставим такие подводные камни, которые в любую минуту, по нашей команде, прекратят Вашу жизнь. Переходите к нам!»

В ночь на шестое августа наступила развязка. И число, и умение, и внезапность — все, что обусловливает воинскую победу, вроде бы было на стороне бичераховцев. Цокали копыта по деревянным настилам городских мостов, захваченных офицерскими патрулями полковника генерального штаба Беликова. Из сгустившейся черноты с гиканьем выносились казачьи сотни и артиллерийские упряжки, Быстро подтягивались офицерские роты полковника Соколова, друга детства Бичерахова. Прикинув, что выгоднее, переметнулись к белым всадники осетинского «национального полка». Одновременно, чтобы отвлечь революционные войска, казаки атаковали под Прохладной, завязывали бои под Грозным.

В центре города и на левом берегу Терека мятежники довольно быстро стали хозяевами. Только в здании реального училища и в особняке барона Штейгеля на Госпитальной улице — там размещалось правительство Терской республики — держались китайские добровольцы Пау Ти-сана. Их так и не сломили. Они все выдержали — артиллерийские налеты, психические атаки, штыковые удары. Голодали, шесть дней не брали в рот глотка воды!

Так же цепко, но не так счастливо обороняли подступы к кадетскому корпусу молодые осетины во главе с Колкой Кесаевым, одним из организаторов революционно-демократической партии «Кермен». После гибели отряда Колки конница и пластуны мятежников овладели Тифлисским шоссе, скопились в кустарниках перед кадетским корпусом — прибежищем делегатов съезда народов Терека. В дело пошел последний резерв — станковый крупнокалиберный пулемет. Обязанности второго номера исполнял Орджоникидзе — набивал ленты, заботился о воде. И, вспомнив старую специальность фельдшера, чрезвычайный комиссар Юга ловко и быстро перевязывал раненых.

За всеми трудными хлопотами Серго не оставляла мысль: что с Левандовским? Где военный комиссар? Среди делегатов съезда его не было, никто не видал. И на квартире его не нашли. Ни первый ночной обыск, ни повторный, проведенный под личным наблюдением неистового полковника Беликова, ничего не дали. Арестовали Лидию, вывели на обрывистый берег Терека у городского парка. Объявили, что сейчас расстреляют, если она не укажет, где скрывается изменник штабс-капитан. Ничего не добившись, вдруг вроде бы помиловали. «Оставили меня как приманку, — горько шутила Лидия Еремеевна. — Днем, ночью все являлись, допытывались, не вернулся ли Миша».

А он был не так далеко, за несколько улиц. Там, где его застала первая ночь мятежа, — в купеческом особняке, недавно приспособленном под штаб Терской Красной армии. Подумал: место стратегически выгодное, получится неплохой опорный пункт. Можно прикрыть железнодорожную станцию, Курскую рабочую слободку, правобережье за Тереком. И для контрудара в общем-то подходяще, собрать бы силы. Пока сил катастрофически мало — две неполные роты красноармейцев, грузинский отряд Саши Гегечкори, горсть рабочих-добровольцев.

Седьмое, восьмое, девятое августа. Серго уже переправил делегатов съезда за неукротимо бешеный, вспененный Терек, для первого знакомства обдававший смельчака с головы до ног водяной пылью. К тому же переправлялись в самый непроницаемый предрассветный час в месте, где повсюду громоздятся гранитные обломки и насквозь позеленевшие валуны. Опустевшие кадетские корпуса сразу потеряли ценность в глазах белоказаков. Все сотни и офицерские роты стянулись к позициям Левандовского.

К вечеру огонь обычно стихал. Михаил отвел в сторонку Сашу Гегечкори. Положил руку на плечо, негромко сказал:

— Вернулся человек из Грозного. На промыслах плохо. Беляки нахально из гаубиц бьют по вышкам. Не сегодня-завтра война! Все же нам отряд выделили.

Какой я просил. Через четыре часа встречу в леске на Беслановском шоссе… Ты прислушивайся внимательно: как только в тылу у казаков застрекотят пулеметы, понимай — мы подошли. Ударяйте и вы!

— А ты помнишь, сколько нас?

— Оба мы с тобой в ответе, от этого не уйдешь. Каждый убитый перед глазами. В первую перекличку отозвались триста шестьдесят человек, сегодня — шестьдесят три… Я знаю, раны лечат не сладкой фруктовой водой, а крепким йодом, но посыпать их солью, Саша, не надо… Вот еще что… Если живым не вернусь, скажешь чрезвычайному комиссару: Левандовский из партии социал-революционеров вышел. Какой я к черту эсер-максималист!

Той же короткой августовской ночью, только по другому шоссе, к Владикавказу наметом скакали джигиты в черных бурках, башлыках. Ингуши — кунаки Серго.

«Мы были уже не одни, — сообщал позднее Совету Народных Комиссаров России Орджоникидзе. — Выступили ингуши, этот авангард горских народов, за которыми потянулись если не активно, то, во всяком случае, своей симпатией все остальные горцы.

На пятый день к нам подошло маленькое подкрепление человек в 300 грозненских красноармейцев, и под руководством тов. Левандовского они ударили на казаков».

С тринадцатого числа — Серго всегда уверял: нет числа более счастливого, чем тринадцать! — военные действия уже почти полностью велись по плану Левандовского. Одиннадцатидневная оборона завершилась сокрушительным ударом. Мятежные казаки бросали позиции. Поспешил убраться назад в Моздок и Бичерахов со своим «казачье-крестьянским правительством».