— Да не разлюбила, он крутит ей голову. Пойдем, Сашок, а?

Шаров по своему мягкосердечию сдался. Слегка подтрунил над Костей:

— Ладно, поговорим пойдем, если только встретим.

— А почему ты не уверен? — с испугом спросил Костя.

— Вдруг останется ночевать.

— Нет, — решительно отверг его предположение Костя, — до этого не дошло.

Но сомнение было заронено, и Костя притих, задумался. Они подошли к большому с серым цоколем дому с освещенным подъездом, встали под деревом. Порывами налетал резкий ветер.

— Кто у нее родители? — спросил Шаров. Он все еще злился на себя, на свою мягкотелость. Если девушка принимает на дому другого парня, значит, тот ей больше по душе. Косте надо драться за свою любовь или смириться. Самому надо. Постороннее вмешательство никому не помогало.

— В том-то и штука, — потерянно говорил Богданов. — Родители у нее известные, уважаемые в городе. А я кто? Ее мамаша видеть меня не может.

— Плохи твои дела.

Костя удрученно затих.

— Важно сейчас, во время каникул, оторвать ее от влияния мамаши, после проще будет, — сказал он потом, но в голосе не было надежды.

Стояли долго. Но вот хлопнула пружиной дверь подъезда. Вышел плотный человек в плаще и шляпе.

— Он, — обессиленно прошептал Костя.

Человек поднял воротник, поглубже надвинул шляпу и неспешной походкой зашагал по асфальтовой дорожке навстречу им. Шаров пристально вглядывался, недоумевал.

— Так это же Дерябин! — в крайнем удивлении сказал он.

— Дерябин, — как эхо ответил Костя. — Потому я тебя и просил. — Ходит к ней с первого дня, как приехали на каникулы. Подумал, по-товарищески скажешь ему.

Дерябин поравнялся, хотел пройти мимо, но узнал Шарова, протянул руку.

— Вот уж не предполагаешь, где кого встретишь, — сказал он. — Чего ты здесь?

— Тебя ждем. — «Выходит, правильно говорили, что с Машей Костериной у них разрыв. Теперь к другому боку». Ненавидел сейчас Шаров этого человека, которому все достается без труда.

А Дерябин будто только сейчас заметил Костю Богданова, сказал с яростью:

— Ты-то чего здесь отираешься? Шла бы спать, девочка.

— Это Кобзик, — пояснил Шаров.

— Знаю, что Кобзик, — презрительно отозвался Дерябин. — Ко всему еще и вздыхатель. Проходу Ирине не дает.

— Может, ты не даешь? — вступился за Костю Шаров. Потаенно усмехнулся: — Повадился один деятель отбивать девушек. Поколотить хотели…

Дерябин весело хмыкнул, явно, что думал он сейчас о чем-то другом, видно, неприятном.

— Поколотить не штука, — вяло сказал он. — Только пустое это занятие и небезопасное. Допустим, меня, так я человек на виду, за меня и влететь может. Шальные мысли тебе лезут в голову, студент. Пойдем, чего стоять? Заглянем ко мне, там, если хочешь, и поцапаемся.

Но прежде поплелся Костя, сгорбившийся, жалкий, никакой надежды у него не оставалось. Дерябин проводил его ненавистным взглядом.

— И уродится же на свет такая размазня!

— Не всем быть героями на первых ролях, — неприязненно откликнулся Шаров. — Да и откуда тебе знать, что ему дано? Может статься, крупнейшим инженером будет. Распределяют их, рассказывал…

— Знаю. — Дерябин нервно передернулся. — Вбил в башку ехать вместе с Ириной, мутит девку. Не на того напал. — Потом смущенно и коротко хохотнул: — А я ведь женюсь, братец Саша.

Дерябин жил на втором этаже в небольшом доме, что стоял в глубине двора. Единственное окно в комнате выходило на крышу пристройки. В комнате выгоревшие обои, кое-где отставшие, не прибрано, неуютно. Шаров растерянно озирался. Уж он-то думал, Дерябин живет куда как хорошо.

— Я дома почти не бываю, ночами только, и то не всегда, — стал объяснять Аркадий, заметив, какое неприятное впечатление произвело на гостя его жилище. Толкнул ногой табуретку к столу. — Садись. Хочешь, будем водку пить и жалобиться. Настроение почему-то скверное. А от невесты иду.

— С Машей окончательно?

Дерябин вскинулся, сказал со злом:

— Окончательно — не окончательно, какое это имеет теперь значение. Было и быльем поросло. Что тебе пришло в голову?

— Говорят, вышла замуж за офицера и твоего ребенка растит.

— «Говорят. Моего», — передразнил Дерябин. — Ты не больно-то слушай, что говорят. Сам доходи до всего.

— Трудно мне дойти до того, что у вас произошло.

— А я не только об этом.

Маша заливалась смехом, когда выбежали из кинотеатра. Ее радовало, что они так удачно обманули своих товарищей, — никто не заметил их исчезновения. Свежее лицо, стройная фигура, беспечная радость обращали на себя внимание прохожих; не один, наверно, подумал: «Какая славная девушка!»

Они шли по улице, когда вдруг внезапно с подкравшейся тучи брызнул веселый дождь. Пока добежали до укрытия, промокли.

— Это первое наказание, которое послал на нас неумолимый Саша Шаров. — И она опять залилась веселым смехом. — Они уже сели за уроки…

— Ты его давно знаешь? — спросил Дерябин.

— Что ж не знать, мы соседи.

— Обидится Саша. — Нет, Дерябин не испытывал угрызений совести, просто отметил, как себя должен чувствовать Шаров.

— Пусть, — легко сказала Маша.

Они стояли под навесом крыльца. Косой дождь звучно бил по асфальту, не закрытое тучей солнце сверкало в рассыпающихся брызгах.

— Куда мы направимся?

— Все равно…

Дерябин прикинул: времени только за полдень, в кино они были, можно прокатиться на лодке, но Маша в легком платье, да и то уже промокшем. Что придумать еще?

— Ну, куда тебе хочется?

— Все равно. Куда поведете.

Дерябин вгляделся в ее лицо: в глазах лукавство и даже какой-то вызов, губы открыты в улыбке.

— А если я тебя домой приглашу. Пойдешь?

— Не знаю…

…Она прошлась по комнате, потом заглянула в окно на крышу пристройки. Дерябин рылся в тумбочке в поисках хоть чего-нибудь съестного.

— А отсюда убегать можно.

— От кого убегать? — не понял он.

— Ну, если кто постучит, а у вас гость, и тому, кто постучит, не надо видеть гостя.

— Некому стучать, — успокоил Дерябин.

— Не может быть, чтобы у такого, как вы, не было никого. — И опять в ее озорных глазах он прочел вызов.

Он провожал ее поздним вечером. Она была ошеломлена случившимся, да и он чувствовал себя не лучше. Проводив, долго не мог заснуть. Дерябин не принадлежал к людям, которые легко сближаются и легко расстаются: понимал, что принял на себя ответственность за судьбу этой доверчивой и, как начал подозревать, недалекой девушки.

Раз он сидел за столом, нужно было для работы подготовить срочную справку. Маша опустилась на пол, положив голову на его колени. Он ласково потрепал ее волосы, спросил:

— Чего ты?

— Раньше были рабыни, — протяжно сказала Маша, заглядывая ему в лицо, — я бы хотела быть твоей рабыней.

Аркадий смутился.

— Что уж ты так?

— А что, нельзя?

Сразу он не нашелся, что ответить. Потом уж только сказал:

— Гордость-то у женщины должна быть. Как же так?

— А я не хочу иметь гордость. Но ты не беспокойся, как только замечу, что начинаю надоедать, я уйду.

Ему приятна была ее преданность, и в то же время он не знал, как себя с ней вести, о чем говорить. Однажды он выходил с работы и увидел ее у подъезда. Он удивленно спросил:

— Маша, ты почему здесь?

— Мне было скучно, и я пришла встретить.

— Не делай больше этого никогда. Слышишь?

— Не буду. Я не знала, что ты рассердишься.

Он только развел руками — безропотность ее убивала.

Понадобилось уехать в срочную недельную командировку, предупредить Машу не успел. Вернулся — соседка с ехидной улыбкой поведала:

— Долго не были, долго. Краля ваша совсем извелась. С восьми до полдесятого каждый день на лавочке перед подъездом. Часы можно проверять.

Соседка не врала. Кипя от злости, он втащил Машу в комнату. Впервые повысил голос:

— В командировке был, пойми ты, дуреха! И себя изводишь, и людей смешишь. Удивительное существо!