<tab>— Псинка! Ты меня таки завёл! Ты заводная игрушка! Ты умница! Это то, что мне нравится. Ты знал? Ай да сучёныш! Ай да Давидка! Ты сейчас будешь всю эту хуету на лице у меня и на животе вылизывать! Ага! Красавчик! Где же тот смелый пальчик? — Он стал ловить заметавшиеся и сжавшиеся в каменные кулачки руки мальчишки. — Ах, какой ты горячий! А глазки какие! Голубые! А губки? Мягкие! Сладкие! — И он кусает Давида за нижнюю губу. Тот взвизгивает, пытается отчаянно крутить головой. И получает короткий, неслабый удар под дых. Хватает, хватает воздух, его сгибает боль, из глаз предательские слёзы, из носа тоже какой-то пузырь — именинник мальчишеской ненависти. Давид инстинктивно прижимается к психу, тот переваливает его через плечо и, насвистывая мелодию из полоумного блокбастера Тарантино, тащит парня к себе в комнату, бросает на круглую кровать и сам практически прыгает рядом. Рассматривает внимательно жалкое лицо своей жертвы, удерживая поперёк живота железной рукой.

<tab>— Почему ты такой? — прохрипел смелый мальчик.

<tab>— Хм… — Антон улыбался. — От скуки, детка, от скуки. Вокруг одни лизоблюды. А ты нет. Ты смотришь на меня со всей ненавистью, готов убить. Это же замечательно! Это так меня волнует, душа моя! Только ты не перестарайся со своим сопротивлением. А то я ж не сдержусь! — И вдруг, поменявшись в лице, он навалился на тяжело дышащего Давида и сжал левой рукой маленькую ягодицу, сильно, до боли, до синяков. — Я хочу этого всё больше и больше! Моя псинка! Будь здравым, хотя бы ты… — И больно стал не целовать, а кусать уже окровавленные и сопливые губы Давида. Спустился к шее и впился, как вампир, к тукающей синей венке. Оторвался и стиснул правой рукой эту самую шею. Сильнее, увереннее, азартнее — так, что Давид выгнулся, вцепился руками в плечи психа, захрипел, закатил глаза, язык налился свинцом, из носа хлынула уже своя кровь, а за искажённым лицом Голикова померещилось беззубое лицо какой-то доброй старушки, белое-белое лицо…

<tab>Спал он в эту ночь в углу на коврике с вышитыми косточками. Замёрз, вытащил из-под кровати безмятежно сопящего Антона меховой костюм белки и сам надел его, чем порадовал с утра своего хозяина-извращенца.

<tab>В гимназии на большой перемене напротив него за стол уселся Илья. Молча жевал свою порцию, казалось, почти не смотрел на Давида. Да и тот не хотел, чтобы его рассматривали, кукожился, вжимал шею, скрывал взгляд: чем гордиться? Губы треснуты и вспухли, под скулой почти чёрный засос, шея в синюшных пятнах. Не сам же себя истязал. Это ясно всем. Допив капучино, Илья сказал категорично:

<tab>— Знаешь, нахер мне его деньги? Тебе надо бежать. Пока не поздно… Или уже поздно?

<tab>Давид не ответил, ибо ещё слово, ещё хотя бы один участливый взгляд, и он разревётся…</i>

========== — 7 — ==========

<tab>

<tab>

<tab><i>«Дружба Давида и Ильи не была похожа на обычную мальчишескую дружбу: не было в ней совместного просмотра боевиков и футбольных матчей, не было бездумного шатания по подворотням, не было бурных обсуждений одноклассниц или игр для Playstation, не было общих крыш для встреч и любимых мест погонять мяч. Даже вредные привычки в виде курения они осваивали суверенно друг от друга. И общались они исключительно в школе и исключительно на переменах, по крайней мере в первый год. Это уже через лето в десятом классе они окажутся в одном профиле и сядут за одну парту. А поначалу учились в параллельных.

<tab>Они и не разговаривали толком первый месяц знакомства. Лишь, встречаясь в коридорах гимназии, перекидывались понимающими взглядами или молча обедали друг напротив друга. Однажды всех старшеклассников согнали в актовый зал на нравоучение от имени инспекции по делам несовершеннолетних, и Илья выцепил из возбуждённой толпы Давида и утянул за собой в пустующий кабинет литературы. И там под застывшими взглядами великих русских писателей они говорили. Тогда Давид рассказал о своих родителях, о детском доме, о слабой надежде отыскать дядю Саню-моряка и о более сильной мечте сбежать в Москву.

<tab>— Н-да… Мечта дурацкая и детская, но вполне обоснованная, — резюмировал Илья. — Понимаю… Хотя, конечно, я в шоколаде по сравнению с тобой…

<tab>Помолчали.

<tab>— Илья, — осторожно начал Давид, — а ты знаешь, чем твой отец занимается?

<tab>— Знаю, я ж не наивный цыплёнок. Но у меня будет другая дорога. Осуждать отца и Макса я не собираюсь, но и «работать» с ними не буду. Я буду учёным. И придумаю лекарство от рака. И ещё от чего-нибудь…

<tab>— Благородно. У меня была сестра старшая. Она умерла от рака. Не дождалась твоего открытия, — серьёзно посетовал Давид. — И как отец относится к твоей мечте?

<tab>— Никак. Он и не знает. Мы с ним почти не общаемся. Он всегда занят. Если бы не этот балласт — Голиков, — то он бы уже давно был единоличным хозяином города.

<tab>— Голиков? Юрий Владимирович? Балласт? Разве они не друзья?

<tab>— Не-а. Мне Макс говорил, что отец вынужден терпеть этого вислоухого мэра и поддерживать, чем-то тот держит отца. Но я не в теме…

<tab>— А Макс и Антон не друзья?

<tab>— Типа «друзья», — и Илья выразительно изобразил двумя пальцами кавычки в воздухе. — На людях — братаны, а за глаза… Макс того «отморозком» называет, а Голиков Макса сам знаешь как… Макс считает, что Тошенька поопаснее будет своего батюшки.

<tab>— А они ровесники? Одноклассники?

<tab>— Нет. Макс старше и он учился за границей, а Антон здесь, в нашей школе. Их семья типа патриотизм изображала, он же политик.

<tab>— А ты почему здесь учишься, а не за границей?

<tab>— Из-за мамы, она была против… — Илья печально замолчал, а Давид не развил тему, так как знал, что жена Бархатова умерла год назад, то ли от рака, то ли от алкоголизма, он ещё в детдоме слышал, как нянечки болтали об этом. Сейчас он подумал, что, скорее всего, от рака. Поэтому решил поменять тему:

<tab>— А я думаю, как мне сбежать зимой? У меня даже тёплой одежды нет, всё осеннее. Не в беличьем же костюме тика́ть. Так сразу найдут!

<tab>— В чё-о-ом? В беличьем костюме? — и без того большие чёрные глаза Ильи стали ещё больше и чернее. Он соскочил с парты и схватил нового приятеля за плечо, опасаясь, что тот покраснел и запыхтел, так как сейчас на всех парах побежит от стыда подальше. — Что за костюм? Ну-ка, колись!

<tab>И пришлось Давиду рассказать о позорных одёжках, что прикупил для него отморозок.

<tab>— Так… Одежду и зимнюю обувь я тебе дам, — сурово определил Илья, — и билет куплю сам. Думай, как смыться, чтобы у тебя фора во времени была!..»</i>

<tab>Дописав последнюю фразу, Сергей обнаружил, что пиво закончилось, а фаршированный кальмар — гордость местного шеф-повара — безнадёжно остыл, растерял всю гордость. Писатель поднял глаза от монитора ноутбука, увидел Дейва. Тот с соседнего стола тащил грязную посуду, составленную шаткой башней на круглом подносике. Спина прямая, рукав белой рубашки закручен до трёх четвертей длины и оголяет жилистую руку. Парень уверенно держит поднос на пальцах. Профессионально грациозно. Сергей даже залюбовался той стати и самодостаточности, с которой официант двигался. Вот он вернулся с кухни, прошёл мимо, подмигнул. Как он умеет подмигивать без улыбки? Точными движениями, собрав четыре конца, снял клетчатую льняную скатерть, не растеряв ни крошки. Клетчатый ком поместил на стул и вздёрнул парусом над столом чистую ткань. Быстро разгладил, нацепил колокольчики-утяжелители, увенчал центр стола прибором с приправами и салфетками, поставил стакан с имитацией вереска, буквально двумя движениями определил стульям правильное положение и унёсся с грязной скатертью опять внутрь паба. Стол отдыхает, ждёт новых посетителей. А Сергей продолжает наблюдать за Давидом. Вот он разговаривает с Ником, к ним подключается веснушчатая барменша, потом его позвали на кухню, через мгновение он что-то принёс в лотках для бара, зашли посетители, сели на первый столик, Дейв спешит к ним, усаживает, предлагает меню, отходит, давая время гостям сориентироваться и договориться, ловит их первый ищущий взгляд — и он рядом, внимательно слушает, кивает, что-то тихо говорит…