- Ну как? (Правда, взгляда моего долго не выдержал: потупился.)

- Ну что ж, - начал я официально. - Это интересно. Может быть, это возможно напечатать.

Тут я почувствовал, что начинаю краснеть, изобличаемый совестью: мне показалось, что он ловит меня на фальшивой интонации и понимает, что я откровенно ему позавидовал. Однако мой посетитель сам неожиданно покраснел и, отпустив глаза, спросил:

- А когда напечатаете?

Одним словом, далее разговор протекал формально, я не подавал виду, что этот человек мне крайне интересен, чтоб не льстить его самолюбию, он же из гордости не подавал виду, что крайне заинтересован в моём словесном признании его труда. Мы условились встретиться через пару недель. Я дал ему свой рабочий телефон и на прощание пожал его холодную влажную руку. После чего он неловко развернулся в дверях и исчез. Одет он, кстати, был чисто, но безвкусно. На ногах были тряпичные зелёные туфли, которые никак не гармонировали со светло-серыми узкими штанами и голубой рубашкой.

Вот и всё, что я запомнил об этом человеке. Через две недели он не позвонил. Я же, так как решил издать его “Дневник”, сначала обеспокоился, но потом подумал, что автор найдётся, как только его труд появится в журнале. Я прошу прощения, что в своих воспоминаниях слегка увлёкся и дал таки не вполне лестную картинку поведения этого молодого человека, даже позволил себе трактовать его поведение, но что поделаешь - привычка литератора!

Незаконченное воспоминание актёра

С Андреем Ленским я познакомился года два тому назад, когда учился в Театральном институте. В своем дневнике он мельком упоминает о нашем знакомстве, когда рассказывает о своей любви к… впрочем, он не назвал её по имени, не стану называть и я. Когда я прочитал “Дневник пустого человека”, то понял истинный мотив его обращения ко мне. Тогда же, после окончания спектакля, он подошёл ко мне и в самых лестных словах отозвался о моей игре, и я попался на крючок, думая, что играл замечательно и что вдохновенное красноречие Андрея мною заслужено. Андрей представился корреспондентом газеты (он таковым и был).

Я действительно дал телефон однокурсницы, так как он сказал, что хочет взять у неё интервью. При этом он сильно покраснел и сконфузился, я же, чтобы ему помочь, перевёл разговор на другую тему. Я был уверен, что он хочет пофлиртовать с актриской, это же так понятно...»

6.

Я сидел на стуле, закрыв ладонями лицо. Тексты продолжали колыхаться перед моим внутренним взглядом. При этом в моём воображении был ещё кто-то третий. Он смеялся надо мной. Это был читатель. Теперь я точно знал, что надо делать со своей повестью и другими рукописями. Надо их уничтожить. Одна мысль, что это действительно может кто-то прочитать, была мне невыносима. Я горел от стыда. А если я случайно погибну, и это попадёт в чужие руки? Нет, нет, срочно, сейчас же, пойти на улицу и сжечь всё это, до последнего кусочка!

Я так и сделал. Кирилл уже спал, я вышел на улицу, чувствуя себя человеком, который сейчас будет прилюдно мастурбировать, - настолько мне казалось, что даже умысел мой будет понятен случайному прохожему. Спустившись вниз и никого к своему облегчению не встретив, я возле мусорного контейнера открыл сумку, которую прихватил с собой, и стал рвать на мельчайшие кусочки свои рукописи, потому что устраивать костёр во дворе не решился. Однако я не успокоился до тех пор, пока на кусочках бумаги, которую рвал, не распались на части даже фразы. Я перепроверил несколько раз грязную землю, подсвечивая спичками, не уронил ли что-нибудь. Мне попался на глаза клочок из дневника: «Надо находить в себе мужество меняться - как бы ты далеко не уходил от идеала. Надо находить в себе силы надеяться, что когда-нибудь ты достигнешь идеала, то есть такого творческого состояния, когда всего себя выразишь с наибольшей полнотой. Нужно находить точный творческий эквивалент себе настоящему, как бы он ни был далёк от первоначальных жизненных впечатлений, память о которых довлеет и порой заставляет браться за непосильные темы. 1.02.1991 г.»

Порвать, порвать на мелкие кусочки! Расправившись с последним цельным текстом, я отправился домой. О, какое облечение я испытывал! Словно гора с плеч свалилась!

7.

Но дома я нашёл ещё начало какой-то повести, поскольку я не успокоился и стал рыться в стопках книг, стоящих у меня на полу, - вдруг затерялись какие-то мои записи. И действительно, обнаружилось несколько листочков другой истории, недавно начатой, которую я, впрочем, быстро бросил писать.

«Вступление из незаконченной повести

Я сейчас нахожусь в такой точке внутреннего развития, что, оглядываясь назад, вижу много противного, уродливого, а самые высокие достижения моего творческого духа кажутся сомнительными, малополезными. Меня теперь легко искусить плотью, но как никогда прежде я презираю чувственность, мне противна чувственность, потому что идеал моего сердца разрушен, растлен течением жизни, и мне остаётся довольствоваться затхлым, подвальным дуновением жизни, и это противно, отвратительно. Впрочем, я умею вставать на пути собственного течения и гасить, давить этот презираемый мною дух жизни. Как? Работой. Надо много работать. Но не будущему своему я посвящаю эту повесть и даже не настоящему. Я хочу рассказать о своём прошлом, о людях, с которыми сталкивался (или не сталкивался - в метафизическом смысле), о Москве, в которой разочаровался и которую всё равно полюбил. Я не писатель, но мой ум, оглядываясь на прожитый отрезок жизни, требует фиксации опыта души при помощи слова, раз карьера актёра завершена и не находится других способов самовыражения. Вот я и обмолвился, что я бывший актёр. Да, я закончил театральный институт и даже год проработал в одном московском театре, но теперь работаю дворником и нахожу свою новую профессию (впрочем, я, учась в институте, уже подрабатывал дворником) полезнейшей, благороднейшей и благодатнейшей. Конечно, без перспективы, без новой большой цели в жизни я бы не ощутил всего того, что ощущаю сейчас, работая дворником, скорее я бы впал в уныние, самоуничижение, а не в бодрствование, бдение. Но, повторяю, мой рассказ не о настоящем и будущем, а о прошлом».

Я уже не стал выходить на улицу, а, порвав эту повесть на части, пошёл на кухню и стал сжигать отдельно каждый кусочек над газовой плитой, бросая пепел в пустую консервную банку, где хранились использованные спички.  Потом я лёг спать. Однако долго не мог уснуть: меня стало мучить сомнение, не осталось ли случайно каких-то цельных листков возле мусорки? Эта мысль меня настолько мучила, что я пошёл и перепроверил. Но нет, возле мусорного контейнера, как и внутри него, нельзя было отыскать ничего, что могло бы исковеркать мою жизнь стыдом...

Глава девятая

1.

На следующий день, вечером, мы с Олегом встретились возле зоопарка. Олег достал из старенькой синей сумки бутылку горилки по моей просьбе, показал мне. Я с радостью взял её в руки, и шутки ради подбросил в воздух раза три драгоценную ношу. Мой друг молчал, хотя смотрел на мою выходку недоброжелательно. Мы отправились в пельменную. В пельменной, что через дорогу от зоопарка, часто собираются любители абсента. В общем, отличное место для двух неприхотливых друзей. Я ничего не стал рассказывать Олегу о полубессонной ночи и уничтоженном архиве, хотя с ним я бывал откровенен в той степени, в какой это вообще возможно. Нет, я сбросил такой груз с плеч, что не хочу даже упоминать о нём.