Саша даже в окно выглянула, соблазнённая этой затеей, но желание выходить у неё тотчас же отпало – на улице давно стемнело, а газовые фонари, зажжённые исключительно с целью дополнительного освещения, добились скорее противоположного эффекта – тьма от этого казалась более зловещей. И ещё этот туман, набежавший неизвестно откуда, застилающий улицу, точно в каком-нибудь Лондоне! Особой жути этой картине добавляли какие-то люди, то и дело снующие туда-сюда по узким улочкам. Вероятнее всего, это были просто запоздалые прохожие, спешащие домой после затянувшейся рабочей смены, но в туманных сумерках города каждый из них виделся злодеем, с подозрением косящимся на дорогую карету с гербом Волконских, проезжающую мимо. Один из таких людей и вовсе улыбнулся Александре, выглядывающей из окна – эта улыбка напугала её безмерно, и девушка поспешила вновь вернуться на сиденье, а шторку, от греха подальше, занавесить.

"Чего я испугалась? Обычный горожанин, вот и всё", – сказала она себе, искренне стараясь верить в то, что это вовсе не из-за Волконского сердце её всё никак не могло найти себе покоя.

"Хорошо, он был прав. Далеко бы я не ушла, без извозчика, да по такой темноте! Это вам не наша провинциальная глушь, где бандитов отродясь не бывало, это большой город, вторая столица!" – думала она. Старательно думала не о том, о чём просила взволнованная душа.

"Видимо, пришла я всё же не зря, – откинувшись на сиденья, принялась размышлять Саша, теребя в руках косу, что делала исключительно в моменты крайнего волнения. – Он, конечно, невыносим. Боже, да его совершенно невозможно терпеть! Но он моя последняя надежда, единственная сила, способная защитить меня от Гордеева. А у меня недостающая часть дела, без которого вся эта кипа бумажек не имеет никакой силы, в случае, если он захочет огласки… Захочет ли? Гордеев всё-таки его отец. Это же, наверное, непросто! Вот, я, например… как бы ни относилась к матушке, какой бы продажной не считала её, но я всё равно люблю её! Может, против своего разума, но сердцем всё равно люблю, какой бы она ни была. Конечно, Волконский вряд ли способен на любовь к кому-нибудь, кроме себя самого, но всё же… И потом, какой ему смысл топить собственного отца? Любая беда, случившаяся с Иваном Кирилловичем, так или иначе, затронет его самого. Удар по бюджету, несмываемое пятно на репутации, о которой эти князья так заботятся, слухи, сплетни, косые взгляды… Я бы не смогла так жить. А он? Интересно, чего он добивается? Он не верит в вину Гордеева, но если всё-таки выяснится, что это и впрямь Иван Кириллович во всём виноват – как он поступит тогда? Молча стерпит? Или и впрямь убьёт его? Или отдаст под суд? Тут и не знаешь, что хуже!"

От этих мыслей Саша ещё больше расстроилась. Неизвестность, неизвестность, кругом неизвестность! А ведь если Волконский и впрямь не захочет пересмотра дела – то что в таком случае сдерживает его от того, чтобы послать Александру к чёрту? Медицинское заключение ему не нужно: на что оно сдалось, если этого дела никогда не увидит ни один представитель власти? А сам он видел уже достаточно, чтобы сделать выводы.

"В таком случае его ничто не обязывает мне помогать", – осознала Александра с чувством безграничной тоски. Ничто, не считая такой незначительной мелочи, как собственная честь, но Саша отчего-то была убеждена, что Волконский не из таких. Она ни в коем случае не считала его подлецом или негодяем – но, увы, для таких, как он, люди ниже по происхождению и вовсе не люди, а значит, никаких церемоний не заслуживают.

"Будь я какой-нибудь графиней или княжной, вероятно, он вёл бы себя по-другому", – помечталось ей, а потом она вспомнила про главную причину их вражды – свадьбу Гордеева с Алёной. И расстроилась ещё больше.

О, нет. Он не вёл бы себя иначе.

Похоже, они с самого начала были обречены ненавидеть друг друга.

Правда, при всей её предвзятости, Саша не могла не признать – было в Волконском что-то такое, что отличало его от других. Какое-то благородство в чертах лица, в манерах, взгляде… благородство и что-то ещё, до такой степени неуловимое, что Саша и не знала, как это назвать. Некая внутренняя сила, создающая неизменное ощущение того, что он непременно поступит правильно, просто потому, что по-другому не умеет.

Поняв, что мысли приняли нежелательное направление, Александра велела себе немедленно выбросить из головы всякие глупости и поразмышлять на отвлечённые темы. Например, над тем, как произойдёт завтрашняя встреча с Рихтером, коего она, признаться, уже и не чаяла увидеть, поскольку не питала иллюзий насчёт возвращения домой, в их тихий городок.

Из раздумий её вывел Игнат, остановивший лошадей возле того самого дома из розового кирпича, напротив булочной. Неужели приехали? Александра выглянула в окно и с удивлением обнаружила, что карета остановилась чётко напротив её подъезда, а услужливый кучер не поленился спуститься с козел, чтобы открыть перед нею дверь, как перед настоящей аристократкой.

"Знал бы ты, кто я на самом деле – не церемонился бы так", – обиженно подумала Александра, но за руку его взялась с благодарностью, когда услужливый Игнат помогал ей выйти из кареты. Однако лукавый взгляд кучера не давал ей покоя.

– Что-то не так? – спросила она многозначительно. Игнат тотчас же изобразил смущение, отрицательно покачав головой.

– До дверей проводить?

– Не стоит, – Саша подняла голову и посмотрела на окна своего теперешнего жилища, выходившие как раз на эту сторону улицы. В них горел желтоватый свет, там её уже ждали.

"Ох, и как же я объясню своё столь позднее возвращение?!" – озадачилась Александра, сказав кучеру ещё несколько слов благодарности на прощанье. И, придерживая юбки, нехотя направилась к подъезду. Она не обернулась, убеждённая, что Игнат уедет тотчас, едва ли успев развернуть лошадей, не обернулась, да так и не увидела, что он вовсе никуда и не уехал.

Сначала он немного постоял возле лошадей, делая вид, что поправляет расшатанную упряжь. Та была подправлена и переправлена несколько раз, ещё с вечера! – но на всё это времени ему понадобилось ровно столько, сколько нужно было Сашеньке, чтобы зайти в подъезд. Убедившись, что девушка безопасно добралась до дома, Игнат самодовольно пробубнил что-то неразборчивое в усы, затем, "починив" упряжь, стал медленно забираться на козлы, время от времени стреляя своими хитрыми, всё на свете примечающими глазами налево и направо. Какая-то тень стремительно метнулась в темноту проулка, стоило ему только повернуть голову.

Показалось, или…?

– Кошки, наверное, – с ухмылкой пробормотал Игнат и стремительно взобрался на козлы. И как же это так получилось, что он, такой ловкий и рукастый малый, севший в седло ещё раньше, чем научился ходить, неловко выронил хлыст из своих больших ладоней? Тот упал на мостовую, прямо под лошадиные копыта. Экое невезение!

Хлыст был дорогой, подарок от милейшей Юлии Николаевны на именины, и носил его Игнат исключительно для образа: эта деталь предавала ему определённой значимости и интереса, а на деле любую лошадь он мог уговорить одним лишь словом, иногда резковатым, но всё же до побоев дело не доходило. За хлыстом пришлось слезать.

Игнат выругался, нарочито громко и принялся медленно-медленно спускаться вниз, не в пример тому, как стремительно и изящно забирался он на своё кучерское сиденье. Голова его при этом вертелась, кажется, на все триста шестьдесят градусов, до того пристально он изучал окрестности, но на злополучной тени, нырнувшей в проулок, задержался не долее трёх секунд – та даже ничего и не заметила.

– Точно кошки, – проворчал Игнат себе под нос, страшно чем-то довольный. Подняв хлыст, он поцеловал его, заткнул за пояс и вновь забрался в седло – и на этот раз резво взял с места и погнал обратно, на Басманную. Он уже увидел всё, что нужно.

Александра тем временем поднималась по ступеням с нехорошим предчувствием на душе, отчаянно не представляя, каким образом теперь объяснит своё возвращение на квартиру в полночь вместо полудня.