– Она никогда бы не написала этого, если остерегалась отца, – счёл нужным пояснить он. – Зная, что в таком случае я его попросту убью. А не я – так Алексей, у этого точно рука не дрогнет.

– Тогда я вообще не понимаю, в чём проблема! – так же искренне сказала Саша, возвращая ему записку. – Тут же ясно написано – обо всём спросить Рихтера! Так зачем гадать, грешить на невинного и всеми обиженного несчастного Гордеева почём зря? Почему бы не съездить к Рихтеру и не спросить? Я, честно говоря, не понимаю, почему вы до сих пор… – спохватившись, Александра легонько хлопнула себя по лбу. – Господи, ну, конечно, как я могла забыть! Не обращайте внимания, у меня был тяжёлый день, я совсем перестала соображать под вечер…

– Постой-постой, с этого момента поподробнее. Что значит – съездить к Рихтеру и спросить? Ты что, знаешь – кто это?

Такой вопрос сначала поставил Александру в тупик, она удивлённо вскинула брови и поморщилась, когда резкое движение болью отдалось в разбитом виске. Затем, наблюдая за неподдельным изумлением на лице Мишеля, она непроизвольно рассмеялась.

– Господи боже! Нет, вы, конечно, упомянули, что не были близки с матерью, но чтоб настолько! – с чувством проговорила Саша, превратившись прямо-таки в сгусток злой иронии. Зеркальное отражение сурового и неприступного Мишеля, коим он был два дня назад! Для полноты картины она откинулась назад, на удобную спинку кресла и, скрестив руки на животе, смерила его самодовольным, улыбающимся взглядом.

– Я тебя внимательно слушаю, – напомнил ей Волконский, не скрывая улыбки, с которой уже устал бороться. Её игра поразительно нравилась ему, хотя по-хорошему за такое поведение нахальную девчонку нужно было немедленно отчитать и выставить за дверь.

– Не торопите, дайте-ка насладиться моментом! – смеясь, проговорила Александра. В глазах её плясали бесовские искорки. – Го-осподи, до чего незабываемое ощущение! Его величество в моей власти! Знаете, даже и не хочется как-то раскрывать вот так сразу все карты! Уж очень сладко осознавать, что успех вашего дела целиком и полностью зависит от меня. Хочется для начала вас немного помучить!

Говоря это, она задумчиво покусывала большой палец, как будто придумывала для него изощрённое наказание. Мишель улыбнулся и демонстративно развёл руками.

– Изволь, вот он я, перед тобой. Встать на колени?

– Ох, до чего заманчиво! Да только что мне это даст, покуда мы наедине? Если расскажу кому – всё равно не поверят! Так что, видимо, придётся обойтись без крайних мер и сказать вам правду просто так, за красивые глаза.

А вот про красивые глаза было лишнее, и прозвучало чертовски двусмысленно, принимая во внимание тот факт, что глаза у Волконского и впрямь были ох какие красивые! Но порог своего девичьего смущения Сашенька переступила, кажется, одновременно с порогом в квартиру Мишеля, так что стесняться своих речей было уже как-то поздновато.

– Ты прямо образец великодушия! – съязвил-таки Мишель, не удержался. Но теперь почему-то эта реплика прозвучала по-доброму, совсем не обидно. Александра невесело усмехнулась.

– Какая разница, если Алексей Николаевич всё равно наверняка рассказал бы вам всё по приезде? Неделей позже, неделей раньше. Вы ведь не показывали ему это письмо?

– Нет.

– Так я и подумала. Он бы сразу понял, о ком речь. Максим Рихтер – бывший репетитор Юлии Николаевны, самый преданный её слуга. А в далёком прошлом, если верить слухам, он был гувернёром вашего дяди.

– Максим Стефанович? – Мишель, кажется, начал что-то такое вспоминать. – Да я и фамилии-то его никогда не знал! Алексей упоминал о нём пару раз, а вот матушка никогда. Но постой, как он может о чём-то знать, если его уволили лет двадцать пять назад, ещё до моего рождения!

– Это вопрос не ко мне, – пожала плечами Александра. – Но, руководствуясь доводами здравого смысла, осмелюсь предположить, что всё же у него остались связи с Юлией Николаевной. В конце концов, ей ничто не мешало заехать к нему на огонёк, за двадцать пять-то лет!

– А разве он не уехал назад в свою Германию, или откуда он там?

– Фи, ваше величество, какая Германия! Он русский до мозга костей! Подумаешь, батюшка немец? Сам-то он всю жизнь прожил в нашей сельской глуши. Между прочим, мой сосед, очень хороший и добрый старичок!

– Стало быть, он здесь, у нас под боком? Надо же, какая удача!

– Я бы подождала радоваться раньше времени, – предостерегла его Александра. – И, ради всего святого, не смотрите так, будто прямо сейчас собираетесь броситься к нему за ответами! Он пожилой человек, а на дворе ночь. Вы, конечно, князь и всё такое, но имейте уважение к его возрасту! Ни к чему будить его в такое время: я вас уверяю, разговорчивее от этого он не станет. Впрочем, я искренне сомневаюсь, что он и при свете дня будет рад с вами пооткровенничать.

– Это ещё почему?

– Ах, видимо, потому, что не все вокруг в таком же безумном восторге от вашего семейства, как многоуважаемая Ксения Андреевна!

– А если без иронии? – серьёзно спросил Мишель.

– Я не могу без иронии! – покаянно призналась Александра. – Меня безгранично удивляет то, что я в дела вашей семьи посвящена куда глубже, нежели вы сами! Как такое может быть? Признайтесь, ваше величество, сколько раз за последние десять лет вы наведывались в имение вашей матушки?

– Раз пять, – подумав немного, сказал Мишель. – Или шесть.

– А Юлия Николаевна приезжала каждое лето! – будто в укор сказала Александра. – И вокруг все только о ней и говорили! Волконская, Волконская… точно о небожительнице! И, вот ведь что удивительно, она же вышла замуж за Ивана Гордеева много лет назад, но Гордеевой её никто упрямо не называл: всё по старой фамилии, Волконская! Вы не представляете, какая это честь для простого обывателя – служить при Большом доме! Горничная моей матери, племянница вашего дворецкого, ходила задрав нос, хвастаясь всем налево и направо, какую почётную должность занимает её дядя. А Викентий Иннокентьевич и вовсе был кум королю, сват министру! Ещё бы, такое покровительство! Поэтому, так или иначе, мы знали всех, кто служит или когда-либо служил при вашей матушке. Тем более, такую знаменитую личность, как господин Рихтер!

– Чем же он знаменит?

– Например, тем, что запросто называл князя Алёшкой, в то время как простые смертные раболепно говорили "их превосходительство"! Не «благородие» даже, а «превосходительство»! – Александра невольно улыбнулась и добавила: – Это всё со слов моего папеньки, сама я тех времен не застала.

– А что же произошло потом?

– Я не знаю! – она покачала головой. – Никто не знает, почему он вдруг ушёл. Вам бы у Алексея Николаевича справиться, или у бабушки вашей. А впрочем, у самого Максима Стефановича в любом случае выйдет быстрее, при условии, что он вообще согласится отвечать.

– Вот как? То есть, с тех пор, как его рассчитали, он затаил обиду?

– Про обиду вы сказали совершенно правильно, но на счёт "рассчитали" – я не уверена, – ответила Александра. – Слухи тогда ходили разные. Кто говорил, что ваш отец прогнал его со скандалом, кто-то – что сама Юлия Николаевна погорячилась, но большинство твердили, что Максим Стефанович ушёл по собственному желанию, и последней его фразой было нечто вроде: "Ноги моей больше не будет в доме этих мерзавцев!" Ну, или, может, чуть грубее.

– Я тебя понял, – с усмешкой сказал Мишель, оценив её шутку. – Стало быть, не стоит ждать, что он кинется мне на шею, как только я покажу ему предсмертное письмо моей матери?

– Я бы на это не рассчитывала, – кивнула Александра. – Не говоря уж о том, что от Максима Стефановича никто не слышал ни единого слова в течение вот уже двадцати пяти лет.

– Как это?

– Я не знаю, – Саша развела руками. – Там была какая-то тайна, загадка! Не просто так он ушёл, я уверена. Но, как бы там ни было, с тех пор он так ни слова и не произнёс. И даже лёжа на смертном одре с переломом позвоночника, у нас с папой на операционном столе, он ни слова не проронил! И потом, когда мы вернули его с того света, лишь целовал руки да плакал, и больше ничего. Да и вообще-то, за всю жизнь, сколько я знала его, ещё будучи маленькой девочкой, я не помню, чтобы он когда-то разговаривал. Видимо, какое-то потрясение заставило его лишиться голоса в тот день, когда его рассчитали. До этого-то, ясное дело, он говорил – как иначе он мог преподавать? Но, увы, я не знаю, что произошло между ними. Я тогда ещё не родилась, а мой папа, если и знал, мне об этом никогда не рассказывал. Юлия Николаевна теперь тоже не скажет, остаются трое: Гордеев, ваш дядя и княгиня.