— Откуда Вы взялись такой невежа? — спросила Звонарёва вместо ответа. — Вежливые и воспитанные люди, какими я привыкла считать офицеров, прежде всего здороваются, а затем уже начинают разговор. Кто Вы, откуда взялись и Ваша фамилия?

— Вы-то кто сами сударыня? — вспыхнул офицер.

— Я? — И, тряхнув головой, Варя резко ответила: — Я жена генерала Шихлинского. Надеюсь, Вам он известен?

— Но я видел Тамару-ханум…

— А Вам известно, что Али Ага магометанин? Им разрешается иметь и несколько жён. Так как же Ваша фамилия, поручик? — настаивала Варя.

Офицер засмеялся.

— Боитесь назвать себя? Я сегодня обо всём расскажу генералу, и он, как настоящий рыцарь устроит Вам хорошую нахлобучку, — лукавые искорки дрожали в глазах Вари.

— Прапорщик, — обратился офицер к Зуеву, — удалите отсюда эту особу. — Не имею права! Варвара Васильевна находится здесь с разрешения Али Ага Щихлинского, — доложил Зуев офицеру.

Порутчик недовольно пожал плечами и отошёл ни с чем.

— Здорово Вы его отделали, тётя Варя. Смотрите теперь, как бы дядя Серёжа не вызвал на дуэль генерала! — улыбнулся Вася, поглядывая на оживлённое весёлое лицо Вари.

— Где уж ему, он даже ревновать не умеет, — блеснув глазами, засмеялась Варя.

Она продолжала заниматься под руководством Блохина и скоро уже могла самостоятельно вести мотоцикл. После окончания занятий Варя отправилась прямо к Шихлинскому и рассказала ему обо всём происшедшем. Генерал от души хохотал.

— Сегодня же обрадую Тамару-ханум, объявлю, что обзавёлся второй женой, так как она не хочет рожать мне детей.

Затем Али Ага, вызвав адъютанта, приказал узнать фамилию офицера, грубо обошедшегося с Варей, и немедленно вызвать к себе.

Варя и Али Ага заговорили о лошадях. Оба оказались завзятыми конниками, страстными любителями верховой езды.

Шихлинский припомнил скачущую по узким артурским улицам шалую девицу, озорную генеральскую дочь, родственницу самого Стесселя.

— Так это были Вы? — удивился генерал.

— Я самая. Что, сильно изменилась, став дамой, и матерью трёх детей? — спросила Звонарёва.

— Наружность Вашу я плохо помню, но рассказы о Вашей экспансивности остались в памяти. Помните скандал, который Вы устроили Стесселю около Этажерки? Помню, Вы тогда надели чью-то офицерскую фуражку и отдали честь Стесселю. Вот была потеха!

— Этот офицер стал моим мужем и Вашим подчинённым. А лошадей я люблю и посейчас, но уже давно не ездила верхом, — призналась Варя.

— Давайте поедём втроём — Вы, Тамара-ханум, она тоже не дурно ездит верхом, и я. Пусть все увидят «мой гарем» в полном сборе, — шутил генерал.

— С большим удовольствием, — согласилась Варя. — Как ни приятно носиться на мотоцикле, верхом гораздо лучше. Красивее и поэтичнее.

— Поедемте верхом хоть завтра. Сергей Владимирович не будет возражать против этого?

— Я мужского деспотизма не признаю.

— Ва! Мне такой жены в гарем не надо, — улыбнулся генерал. — А какое мнение на этот счёт у Вашего супруга? Не раскаивается, что женился на амазонке?

— Не посмеет раскаяться, — улыбнулась Варя. — А для меня он самый лучший в мире.

— Вот это я понимаю! У нас на Кавказе говорят жене, когда возвращается её муж: «Свет в глаза тебе, ханум». Это значит — без мужа жена не могла смотреть на солнце. И ясный день для неё был темнее ночи.

Их разговор был прерван приходом вызванного к генералу офицера.

— Поручик Пономарчук по Вашему приказанию прибыл, Ваше превосходительство, — отрапортировал он.

Варя хотела было уйти, но Шихлинский задержал её в кабинете.

— Вам известна эта дама? — спросил генерал, кивнув на Варю.

— Никак нет, но я видел её сегодня на велотреке, — ответил Пономарчук.

— И изволили нагрубить ей, — сразу вскинулся Шихлинский. Он встал и вплотную подошёл к провинившемуся офицеру.

— Я не знал, что эта особа… имеет к Вам отношение, Ваше превосходительство, — сумрачно ответил Пономарчук.

— Особа! Наглец Вы этакий! Приказываю сейчас же извинится перед этой дамой за грубость, — распорядился генерал. — Мои офицеры должны быть блистательны во всех отношениях. На войне — храбрые воины, с дамами любезные рыцари. Понятно, поручик? Извольте принести извинение.

Поручик извинился, посматривая сумрачно на Варю и испугано на генерала. Повернувшись по уставному, он вышел из кабинета Шихлинского.

Генерал с улыбкой повернулся к Варе.

— Итак, завтра едем целой кавалькадой, — предупредил Шихлинский.

— А как же Тамара-ханум? Согласится ли она? — усомнилась Варя.

— Наша восточная пословица говорит: когда муж решил, женщина с ним не спорит, — усмехнулся Али Ага.

На следующий день генерал с женой и Варя с Васей Зуевым в сопровождении нескольких ординарцев совершили прогулку верхом. Варя воспользовалась ею, чтобы показать Али Ага «залежи грязи», как она выразилась. Действительно, во многих местах, невзирая на указания санитарной комисии, ничего не было убрано.

Шихлинский тут же на месте учинил виновным разнос.

Провожали Варю почти всей батареей, нагрузили письмами, гостинцами для своих близких. Приехал на проводы и генерал Шихлинский.

— Варвара Васильевна, не забывайте про нас, — он склонился и поцеловал руку Вари. — Наведывайтесь! А то без Вас все грязью зарастём и умываться позабудем! — шутил он.

По весне тяжёлые батареи были сформированы. их приехал смотреть перед отправкой на фронт великий князь Сергей Михайлович в сопровождении Кочаровского. Он сразу выделил батарею Борейко как наиболее хорошо организованную. Кочаровский предложил назначить Борейко командиром бригады всех сверхтяжелых гаубичных батарей, но капитан категорически отказался.

— Тут нужен артиллерист-академик или хотя бы инженер, вроде Звонарёва.

С этим мнением согласился и Кочаровский. Командиром всех сверх тяжёлых батарей был назначен полковник Рейн.

В начале мая батарея Борейко была направлена на Юго-Западный фронт в район Ровно. Узнав об этом, Варя поспешила оставить работу в больнице и устроилась в передовой перевязочный отряд Союза городов, который находился в том же районе.

15

Днём 29 мая 1916 года командиры всех батарей 102-й артиллерийской бригады во главе с её командиром полковником Гатовским выехали на детальную рекогносцировку позиций противника и выбор наблюдательных пунктов батарей в предстоящих боях.

Стояла ясная, но по-весеннему прохладная погода. Под горячими уже лучами солнца земля быстро высыхала. На одной из небольших горок, в глубине леса, на старом ветвистом дубе была устроена высокая наблюдательная вышка. Яркая зелень молодой листвы прекрасно маскировала одетых в защитный цвет офицеров. На верхнюю площадку вышки приходилось взбираться по нескольким деревянным лестницам. У подножья дуба царил зелёный полумрак, на верху же всё утопало в ослепительных солнечных лучах.

Поднявшись на вышку, офицеры некоторое время стояли зажмурившись, привыкая к яркому цвету, и только потом принимались рассматривать развернувшуюся перед ними широкую панораму.

Передний край обороны 102-й дивизии проходил по западной опушке большого леса, перед которым широко раскинулись ровные открытые поля. На них чётко вырисовывались тёмные полосы неприятельских укреплений. Они отстояли почти на километр от края леса и представляли собой ряд оборонительных полос, прикрытых с фронта проволочными заграждениями. Укреплённый район имел много железобетонных огневых точек, фланкирующих подступы к проволоке. Все оборонительные сооружения были связаны между собой глубокими ходами сообщения.

Несмотря на отличную видимость, во вражеских окопах не было заметно людей, и только поднимавшиеся кое-где вверх тонкие струйки дыма указывали на присутствие солдат в траншеях.

— За полугодовое стояние в этих местах противник успел соорудить настоящую крепость! Нам придётся основательно потрудится над разрушением проволочных заграждений, не говоря уже об узлах сопротивления, — проговорил отвлекшийся на минуту от наблюдения Гатовский, обращаясь к своим офицерам.