— Но у меня не получается! — Я просто в отчаянии.

— Давай же, Мук! Поднажми! Помни, фантазия способна творить чудеса!

И тут, знаете, меня разобрала какая-то здоровая спортивная злость. С собаками фантазия, значит, способна творить чудеса, а с людьми что же? «Ну нет, — думаю, — просто так я не сдамся! Взлечу! Как пить дать воспарю!»

Зажмурился я так, что в глазах почернело и розовые круги перед носом пошли. Напрягся весь, вжался в матрас — аж вспотел.

— Молодца! — подбадривает меня сверху Бабака. — Ещё немножечко, ну!

Чувствую, у меня уже температура поднимается от натуги. Я испариной весь покрылся, горячий, а матрас подо мной дымится. Бабаке только того и надо — она под потолком круги нарезает:

— Так держать! Ещё чуточку!

Дым вокруг коромыслом, воздух в комнате накалился — хоть яйца в нём пеки.

— Брум-блюм-трум-блю! — вдруг вырывается у меня изо рта.

«Что за ерундовина?» — думаю.

Гляжу, а матрас подо мной медленно отрывается от пола, преодолевая земное тяготение, и воспаряет!

— Ур-ра! — вопит сверху Бабака. — Ур-р-ра!

— Получилось! У меня получилось! — Я ликую и готов чепчики в воздух швырять от счастья.

Медленно, но верно матрас поднимался в воздух. На ходу он подрагивал, словно чего-то опасаясь. Видно было, что моё напряжение передалось и ему. Бедняга ужасно нервничал.

— Не дрейфь! — наставляла меня Бабака, паря на своём коврике. — Стань с ним единым целым! Приручи его! Пришпорь!

С этими словами Бабака берёт свой коврик под уздцы и описывает вокруг люстры какой-то немыслимый пируэт.

Я следую её примеру. Уже через пять минут я рассекаю воздух в квартире со скоростью и отчаянностью немецкого гонщика Шумахера. Матрас слушается меня беспрекословно. Недаром мы с ним два года бок о бок ночи напролёт коротали.

— Что ж, маленький Мук, теперь ты, кажется, готов к полёту над городом, — говорит Бабака, а сама уже дёргает шпингалет на раме.

Распахивает она окно и вылетает наружу.

Я за ней. А что мне остаётся?

Я думал, страшно будет — высоты вообще-то побаиваюсь. Но мне прямо с первых секунд понравилось летать. В лицо тёплый ветер, матрас подо мной так и заходится! Вороны шарахаются в разные стороны, а внизу машинки, светофорчики и пешеходики — идут по своим делам, глядят под ноги, нас с Бабакой не замечают.

А ей только того и надо.

— Давай, — кричит, — похулиганим!

— Давай! А как?

— Будем срывать шляпы с пешеходов. Кто больше наберёт, тот и выиграл! — И сломя голову бросается на своём коврике вниз.

Мы с матрасом следом. Он у меня — летательный аппарат неопытный: заносит нас то и дело. Спустились к земле поближе, а там Бабака уже поджидает нас с кислой мордой:

— Вас только за смертью посылать! Полетели к Оби, пока не стемнело.

— А как же шляпы? — спрашиваю.

— Не носят барнаульцы нынче шляп. Только панамки, да и то одни детсадовцы. Остальные простоволосыми ходят. Я с одного помятого гражданина газетную пилотку сдёрнула, так он мне в ухо дал!

«Понятно, — думаю, — почему у неё настроение испортилось».

— На Оби сейчас половодье, заливные луга! Красота! — говорю.

— Тебе, может, и красота, а жителям деревни Затон не до шуток. — Бабака загадочно говорит и поворачивает коврик в сторону речного вокзала.

Когда мы добрались до реки, уже стало темнеть. Солнце, круглое, багровое наполовину ушло под воду. Будто кто-то гранат в речку бросил, а он всплыл. Обь широкая, пенная, разливанная. Мы как раз посерёдке зависли, над Новым мостом. Пускай матрас с ковриком отдохнут. Вниз глянули, а там такая неоднозначная картина разворачивается!

Слева, значит, на высокой городской набережной гуляют отдыхающие. Все в белом и розовом, с воздушными шарами, с эскимо на палочках. Фотографируются с обезьянками на фоне заката. Иные на лодочках катаются, песни под гармонь поют. На холмах, там где семиметровые буквы «БАРНАУЛ» — точь-в-точь как в Голливуде, — отдыхающие на джипах пускают салют.

А справа в это время мамочки родные что делается! Я как будто на картину Карла Брюллова «Последний день Помпеи» взглянул, мне показалось! Песчаный берег размыло, из воды одни тополиные макушки торчат и крыши домов.

А на крышах козы, коровы, собаки, люди и кошки. Мычат, лают, лапами-руками-хвостами машут — нас приметили. Один товарищ в телогрейке даже развернул транспарант:

И тоскливо глядит в небеса. А рядом с ним мальчик моего примерно возраста — в трусах и с поросёнком в руках.

— Бабаконька, ИХ СМЫВАЕТ! — кричу, а у самого от жалости слёзы наворачиваются на глаза. — Что же делать?!

— Ты, главное, не паникуй. Сейчас мы будем вызывать пожарных и милицию. Давай мобильник!

— Какой мобильник! Я в одних тапочках!

— Это плохо. — Бабака задумчиво глядит вниз. — Спасение утопающих — дело рук самих утопающих… Придётся селян стихийно эвакуировать. У тебя на матрас сколько влезет народу?

— Человек пять-шесть, если потесниться.

— Масштабней мысли — не на «Титанике» работаешь. Человек пятнадцать плюс корова — главное, чтобы пружины выдержали. За мной! — командует Бабака и несётся в сторону Затона.

Там нас уже ждали. Надо отдать селянам должное — действовали они сплочённо, без паники. В первую очередь усаживали на матрас дошкольников с непромокаемыми пакетами.

В пакетах самое необходимое: деньги, паспорт, котлеты.

На левом берегу их уже поджидали кареты скорой помощи и отдыхающие на джипах. Это они запускали салют, а потом вызвали скорую, когда увидели меня в бинокль на матрасе с первой порцией спасённых. Сначала, правда, хотели подстрелить, но потом передумали.

Вторым эшелоном летели беременные женщины. С ними я намучился — они громко кричали мне в уши. Обещали, что сыновей Константинами назовут. А одна — Феоктистом. Бабака тем временем перевозила на коврике рогатый скот и собак. Кошек, по понятным причинам, пришлось спасать мне, вместе с мужчинами.

В последний заход я забирал товарища в телогрейке. Пришлось повозиться — он боялся высоты, вцепился в транспарант и кричал:

— С тонущего корабля бегут только крысы!

И лишь когда была спасена последняя кошка, мы с Бабакой вздохнули свободно. К этому времени на набережной уже собрался весь город. Вести по Барнаулу разносятся быстро, а сибиряки — народ с широкой душой. Обездоленных затонцев мигом разобрали по домам. А коров с козами директор гастролирующего цирка приютил у себя на время — пока вода не схлынет.

Журналисты тоже понаехали с телекамерами и давай нас фотографировать. Я как-то застеснялся, в домашнем всё-таки — треники да тапочки. Но Бабака не упустила момента — держалась перед объективами молодцом. Даже речь двинула:

— Барнаульцы и барнаулки! Вы проявили себя достойно! «Возлюби ближнего своего, как самого себя!» — гласит народная мудрость! Сегодня ты спас соседа от наводнения, а завтра сосед спасёт тебя от землетрясения! А теперь расходитесь, граждане, пора баиньки!

Домой мы попали за полночь. Но мама с папой на нас не ругались. Даже за то, что я испортил почти новый ортопедический матрас (от перегрузок и стресса он пришёл в полную негодность).

Уже ночью, когда я лежал в постели, а Бабака у себя на коврике (он почему-то совершенно не пострадал), я сказал:

— А всё-таки хорошо, что мы вылетели в окно именно сегодня.

— Угу, — послышалось с коврика.

— Постой! — Я вдруг вскочил с кровати.

— Ну что ещё?

— Ведь я летал благодаря своей фантазии!

— Разумеется.

— Но как же остальные? Как летали они?! Выходит, что фантазия способна…

— Вот именно, — буркнула Бабака, отворачиваясь к стенке. — Творить чудеса. Спи уже.