А тут ещё завёлся поклонник у Бабаки — доберман-пинчер по кличке Ататюрк, темпераментный. Он недавно переехал с хозяином в наш дом и сразу на Бабаку положил глаз. Собака же она у нас видная, но ветреная. Хвостом крутит и задирает нос перед Ататюрком. Хотя он благородных кровей, чемпион Европы по бодибилдингу, или как там это у них называется…

По экстерьеру.

И хозяин у него ничего — мужчина с тремя высшими образованиями. Он устроился товароведом в наш продуктовый. Я вижу его теперь каждый день, когда хожу за хлебом. Он недавно предложил папе свести нашу Бабаку с его Ататюрком. Ему хочется говорящих щенков.

Но папа его предложение отверг — вступился за Бабакину честь. Она, мол, собака самостоятельная и в своих поступках вольная. Пускай сама решает, с кем ей создавать семью и воспитывать детишек.

Правда, на всякий случай папа Бабаку дома запер. А на прогулку он выводит её теперь сам. Два раза в день, на поводке.

— Эх, весна-весна, месяц май-разгуляй! — вздыхает Бабака с коврика и тоскливо глядит в окно. — А что, Костик, рванём на улицу, а?

— То есть как это рванём? — удивляюсь я. — Заперли же нас благодаря твоему знакомому. Папа ещё только через два часа придёт с работы. Нам разве что из форточки сигануть? Хотя с пятого-то этажа вниз падать больно.

— Вниз, может, и больно, — говорит Бабака с коврика, — зато вверх — наоборот.

— Как это наоборот? — спрашиваю. — Как птицы, что ли?

— Вот именно. Почему бы нам не взлететь, как птицам?

— Для того чтобы взлететь, нужны крылья как минимум. — Я красноречиво машу неоперившимися руками.

— Нет, дорогой. Для этого не крылья нужны, а мозг. И ещё фантазия.

— На голой фантазии далеко не улетишь. А вот на самолёте — другое дело! Особенно на аэробусе.

— Ничего ты, брат, в жизни не смыслишь. Да с помощью фантазии хоть на Луну можно упилить, хоть на Марс! Не то что на твоём «автобусе». Человеческая фантазия, мой мальчик, есть двигатель прогресса. Цивилизация, да будет тебе известно, лишь на великих фантазёрах и держится.

— Это на таких, как барон Мюнхгаузен, что ли? — хихикаю я. — Который вишнёвыми косточками палил по живым оленям?

— Зря иронизируешь, между прочим. И на таких тоже. А ещё на Леонардо да Винчи, Ньютоне, Николе Тесле, Эйнштейне и академике Ландау, в конце концов. Все они были чудиками и великими фантазёрами. Если бы не они, мы бы с тобой сейчас не в малогабаритной квартире улучшенной планировки сидели, а в пещере вместе с неандертальцами.

— Ну, допустим, — говорю. — И что ты предлагаешь? Нафантазировать себе крылья между лопатками и ринуться в окно?

— Во-первых, перестань быть скептиком[18], тебя это не красит. Ты вообще-то мальчик одиннадцати лет, а не циничный дедушка с ревматизмом. А во-вторых, тащи сюда матрас.

— Какой?

— Ну не родительский же двуспальный! Он в окно не пролезет. Свой неси, полосатенький.

— Зачем?

— Будем из него матрас-самолёт фантазировать.

— А разве такие бывают? Я только про ковры-самолёты слышал. На которых летал старик Хоттабыч.

— Старик Хоттабыч — он откуда? Не здешний?

— Из кувшина, джинн. А вообще-то он, кажется, индус.

— Вот видишь. И ковёр у него, наверное, индийский — с бахромой. А у тебя в собственности только ортопедический матрас. Так что не больно-то привередничай. Неси.

Ну я и принёс.

— Клади сюда, садись рядышком, — говорит Бабака, а сама уже уселась в позу лотоса на своём коврике и закрыла глаза.

Устроился я рядом и тоже принял позу индийского йога.

— Удобно? — спрашивает Бабака.

— Угу.

— Тогда закрой глаза и расслабься. — Она делает глубокий вдох. — Отрешись от суеты сует, отринь прочь мирские дела. К чёрту здоровый скепсис и здравый ум. Включай фантазию на полную!

И я пытаюсь её включить. Стараюсь по-честному, изо всех сил, но у меня не получается.

Перед глазами стоит Бабакина вдохновенная морда, и от этого мне ужасно смешно. Я просто еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться.

— Что-то у меня не выходит, — говорю.

— Это потому, что у тебя в голове шлаки, — отвечает Бабака, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Шлаки?! — ужасаюсь я. — Шлаки??!!

— Мусор, которым вам в школе забивают голову. Ты же мальчик подпорченный, с червоточинкой.

— С червоточинкой? Бабаконька, что ты такое говоришь? — Я чуть не плачу.

— Ничего-ничего! Это дело поправимое. Сейчас ты у меня так взлетишь, что мало не покажется! А ну зажмуривайся! Зажмурился?

— Угу.

— А теперь представь, что ты не Костя, Косточкин.

— А кто?

— Ну, к примеру, мотылёк. Или воробышек. Главное, чтобы с крыльями.

— А можно я буду страусом?

Бабака открывает глаза и смеривает меня изучающим взглядом.

— Нет, для страуса ты мелковат. Да и потом, страусы не летают, а бегают и прячут голову в землю.

— А тогда можно я буду Карлсоном?

— Который живёт на крыше?

— Ну да.

— Тоже нет. У него пропеллер и кнопка на животе, а у тебя — матрас и пупочек. Надо исходить из своих реальных возможностей.

— Но фантазия же! Безграничная!

— Начни с малого — Москва не сразу строилась. Побудь для начала воробышком, пообвыкнись. И вообще, слушайся Бабаку. Она плохого не посоветует.

— А сама-то ты кто?

— Я-то? — Бабака самодовольно улыбается. — Я сегодня волоокая Шахразада. Я лечу на ковре из китайского шёлка, вся такая в чадре, и частые порывы юго-западного ветра мне не страшны.

— Понятно.

— А ты, кстати, маленький Мук. Мы, кстати, с тобой уже над Самаркандом летим. Видишь минареты вдали?

— Нет.

— Базарный люд уже сбирает… что-то там… — Бабака неопределённо поводит лапами по квартире. — Амударья и Сырдарья плещут волнами… А вон и Бухара на горизонте!

Я жмурюсь и вращаю зрачками как бешеный, но не вижу никакой Бухары.

— Чувствуешь дрожь и покалывание в подушечках пальцев?

— Угу, — киваю я, хотя ничего такого не чувствую. Просто я Бабаку не хочу расстраивать.

Ей эти полёты во сне и наяву, похоже, ужасно нравятся.

— Вот! — Бабака вздымает лапы над головой. — Это в тебя вливаются космические потоки! — кричит она вдохновенно. — Твой матрас-самолёт уже рвётся в полёт! Он дрожит и хрипит под тобой, словно сто сивоухих коней!

На самом деле матрас лежит себе полёживает на полу и ни в какой полёт не собирается. Но Бабаку же не переубедишь. Она уже в раж вошла.

— Полёт под облаками! Что может быть воздушней? Только в полёте живут самолёты! — кричит Бабака и яростно размахивает лапами. Это я по атмосферным колебаниям чувствую.

«Ну всё, — думаю, — рехнулась наша Бабака на почве домашнего ареста. Пора закругляться».

Я открываю глаза и поворачиваю голову вправо — туда, где сидит Бабака. Но никакой Бабаки справа нет. Я судорожно озираюсь: нет её и слева. Тогда с каким-то нехорошим чувством под ложечкой я задираю голову вверх и вижу Бабаку. Точнее, даже не Бабаку, а волоокую Шахразаду в районе хрустальной люстры.

— Бабаконька! Осторожно! Ты разобьёшься! — кричу я.

Я очень испугался за неё, ребята! Всё-таки потолки у нас два двадцать, можно и попу при падении отбить.

— Не волнуйся за меня, мальчик! — нараспев кричит Бабака. — Лети ко мне, мой маленький Мук!