В городе славили Асторе и почему-то меня самого, хотя я не видел никакой своей заслуги в том, что неорганизованная и бестолковая атака войск завоевателя была отброшена.

  В замке Асторе помог мне раздеться и забраться в ванну с горячей водой, а затем внимательно осмотрел меня со всех сторон.

  - Не ранен, - заключил он удовлетворенно, - и то хорошо. Хочешь, я помогу тебе вымыться?

  - Я не маленький, - проворчал я, потом, окинув его взглядом, улыбнулся. - Ну ладно, иди сюда, твоя светлость, поскреби мне спину.

  Он сосредоточенно принялся растирать колючей мочалкой мои плечи и спину, думая о своем, и я решил, что он видел сегодня слишком много смерти. Когда он посмотрел на меня, смерть и страх еще плескались в его глазах непроходящей затаенной болью.

  - Я думаю, завтра они вернутся, - сказал он, и его рука замерла на моем плече. - Нам снова придется убивать, Оттавиано.

  - Да, я знаю, - отозвался я. - Ты никогда такого не видел, правда?

  Он молча кивнул и снова принялся за свое прерванное занятие.

  - Не думай об этом, - успокаивающе проговорил я. - Я боюсь, что смертей будет еще очень много, и нам придется привыкнуть к ним, чтобы не сойти с ума.

  - Но что мы можем сделать? - горестно спросил он. - Я хочу, чтобы они убрались отсюда!

  - Открой Чезаре ворота, - посоветовал я, - и нам больше не придется убивать.

  - Проклятье! Тогда убьют нас самих! Я слышал, что герцог Валентино никогда никого не прощает.

  - Это верно. Он мстителен, как все испанцы, и никто, вставший ему поперек дороги, не ушел от возмездия. А то, что мы сделали, несомненно, вызвало у него ярость и достойно мести.

  Асторе задумался, потом наклонился и с нежностью поцеловал меня в рассеченный висок.

  - Я отдал бы все на свете, чтобы он забыл про Фаэнцу, - прошептал он.

  Я накрыл его руку своей и заглянул в печальные детские глаза.

  - Тогда молись, мой ангел. Ибо только чудо может теперь спасти нас от его гнева.

  Он заплакал, прижавшись щекой к моей мокрой ладони.

  Утром следующего дня канонада возобновилась, но теперь солдаты уже не спешили штурмовать ров, дожидаясь, пока ослабленная кладка обвалится окончательно. В бессильном отчаянии защитники Фаэнцы наблюдали со стены, как медленно и неуклонно их город становится добычей терпеливого хищника по имени Чезаре Борджиа.

  Я не нашел Асторе в замке, и мне сказали, что герцог встал еще до рассвета и уехал верхом в сопровождении Микеле и двух слуг. Странно, он не предупредил меня, что собирается уходить, и я гадал, куда он направился. Скорее всего, он уже взобрался на стену, подумал я и, прихватив с собой немного еды, отправился в город. Я уже успел привыкнуть к тому, что горожане видели во мне героя, и невольно приосанился, проезжая по улицам под приветствия встречных. Несколько раз я интересовался, не видели ли они Асторе, и был удивлен, когда мне указали в направлении собора.

  Новый собор, начатый еще при моем деде, никогда не казался мне и Асторе достойным храмом Божьим. Может быть, дело тут было именно в его новизне, а может быть, в гробнице святого Савина, чьи мощи были привезены не так давно из Неаполя и освящены папой. Мы посещали службы время от времени, но не преисполнялись от них особенного вдохновения. Запахи ладана и свечного воска заглушались здесь ароматами еще свежего дерева, влажной штукатурки и красок.

  Там-то и отыскался Асторе. Когда я вошел, он неподвижно стоял у алтаря, глядя на суровый лик распятого Христа и словно прося совета и наставления. Я улыбнулся против своей воли. Мой брат никогда не был святошей, и я не мог припомнить, чтобы он просил у Бога что-нибудь для себя. Видеть его в соборе было необычно, но теперь ему, видимо, было нужно побыть с Богом наедине. Я подошел и остановился у него за спиной. Он обернулся ко мне, бледный и растерянный.

  - Я догадался, что это ты, - сказал он. - Хочешь, помолись.

  Я быстро перекрестился на распятие и пробормотал Paternoster, единственную молитву, которую хорошо знал. Асторе с упреком посмотрел на меня, потом пожал плечами:

  - Что до меня, я не могу здесь молиться. Может быть, когда у нас будет другой папа, я позову его освятить наш собор, и тогда что-то изменится. А пока Бог не слышит меня, а я никак не пойму, что он от меня хочет. Идем, наше место не здесь.

   Едва мы вышли из собора, пошел дождь. Подхватываемые ледяным ветром капли летели в лицо, делая холод просто невыносимым. Асторе закутался в плащ до самых глаз и походил на нахохлившегося воробья. Взобравшись на стену, мы с облегчением увидели, что обстрел прекратился. Пушки Борджиа замолчали; может быть, у них кончились боеприпасы, а может быть, артиллеристы не желали продолжать стрельбу под дождем. В любом случае, это была долгожданная передышка.

   Оставив Асторе греться у одного из костров, я обошел караулы и поговорил с ополченцами. Моя фляжка с вином, взятая из замка, пошла по кругу, и солдаты повеселели, отогреваясь. Кое-кто высказал мысль, что трупы во рву следовало бы сжечь, пока крысы и вороны не начали свое пиршество, раз уж герцог Валентино не заботится о своих павших. Я согласился. Еще несколько дней - и запах смерти поплывет над городом, угрожая болезнями его жителям.

   Я вернулся на стену и поискал глазами Асторе. Его не было у костров, но на площадке бастиона я заметил одинокую закутанную в меховой плащ коленопреклоненную фигуру. Я подошел ближе и остановился в нескольких шагах позади, не решаясь потревожить его.

   Он молился, беззвучно шевеля губами, и его распахнутые глаза смотрели в свинцовое небо спокойно и светло. Стоя в грязи на мощеной камнем площадке, он казался хрупким ангелом, отвергнутым Небесами, и мне стало казаться, что мягкий свет льется сверху на его голову и плечи. Я стоял, завороженно глядя на это чудо, пока до меня не стала доходить истинная причина - дождь понемногу сменялся снегом.

  В наступившей вдруг тишине крупные белые хлопья летели с неба, опускаясь на холодные камни, их становилось все больше, и вот снег повалил сплошной стеной, гася все звуки и застилая мир пестрящей белой пеленой.

   - Асторе, - негромко позвал я.

   Он медленно обернулся.

   - Я просил чуда, - сказал он, слегка приподняв брови - словно не веря. Снег запорошил его золотые кудри, как белая шапка.

   - Я молился, Оттавиано, и Бог услышал меня.

  Его улыбка была счастливой и немного растерянной.

  За всю свою жизнь я не видел в Фаэнце такого снегопада. Должно быть, Бог и впрямь решил выручить нас на этот раз, хотя я, честно признаться, не слишком надеялся на его помощь. Только безумец станет атаковать город в такую погоду, подумал я.

  Асторе подошел ко мне, и я обнял его, прижимая к себе с восхищением и любовью. Он поднял голову, и я, с трепетом взяв в ладони его лицо, поцеловал его в губы - очень нежно и осторожно. Прерывисто вздохнув, он качнулся вперед, и его ответный поцелуй был глубоким и страстным, неистовым и обещающим.

  - Асторе...

  - Ради тебя, Оттавиано. Ради нас. Ради Фаэнцы.

  - Да, я знаю.

  Мы стояли, обнявшись, в кружащемся белом хороводе снежных хлопьев, в чистой тишине обновляющегося мира, на крошечной площадке бастиона под суровым сизым небом, молчаливо взирающего на наш - уже прощенный - грех.

  Снег шел весь день; он покрывал обожженную и залитую кровью землю, припорашивал трупы на поле и во рву, засыпал груды камней у пролома. Люди радовались как дети, удивленно глядя на летящие хлопья и подставляя им лица и ладони. Быстро стемнело, и лишь огни факелов разрывали белое безмолвие снегопада.

  Поздно вечером мы с Асторе стояли у окна моей комнаты, глядя на тихо падающий снег, и долго молчали, потрясенные этим прекрасным зрелищем. Я обнимал Асторе за плечи, слегка касаясь щекой его влажных кудрей. Нам было хорошо, и молчание заменяло нам любые слова.