— Он отдал тебе еду? — выдохнула Дара.

— Не совсем так. Но он не доел.

Дара попробовала кекс. Прикрыла глаза… Настоящее блаженство! Но через мгновение она вперила в меня пристальный взгляд.

— Минка, черного кобеля не отмоешь добела.

На следующее утро после переклички я явилась в кабинет гауптшарфюрера. Его самого на месте не оказалось, но меня ожидал младший офицер, который и открыл мне дверь. Я вошла. Скорее всего, герр Диббук в «Канаде», инспектирует склады, где трудятся Дара и остальные узницы.

Рядом с печатной машинкой на импровизированном столе лежала кипа документов, которые должны быть напечатаны.

На спинке стула висел женский вязаный кардиган.

Так и повелось, что каждое утро я являлась в кабинет гауптшарфюрера. Он обходил бараки «Канады», меня уже ждала работа. В обед гауптшарфюрер приносил еду из главного корпуса в свой кабинет, часто это были две порции супа или лишний кусок хлеба. Он никогда не съедал всего, просто оставлял на столе и уходил, отлично зная, что я все доем.

Каждый день, пока он обедал, я читала вслух то, что написала за ночь. Потом он задавал вопросы: знала ли Аня, что Дамиан пытается подставить Александра? Мы увидим когда-нибудь, как Казимир совершает убийство?

Но больше всего вопросов он задавал об Александре.

Любовь к брату и любовь к женщине — это разные чувства? Можно ли пожертвовать одним ради другого? Чего стоило Алексу скрывать, кто он есть на самом деле, ради спасения Ани?

Даже Даре я не могла признаться в том, что с нетерпением жду следующего дня, особенно обеда. Казалось, лагерь исчезал, когда я читала гауптшарфюреру. Он слушал так внимательно, что я напрочь забывала, что за этими стенами надзиратели издеваются над заключенными, что людей душат в газовых камерах, «душевых», а потом складывают их тела, как дрова, в крематории. Когда я читала свое творение, растворялась в истории, то могла оказаться где угодно: в своей спальне в Лодзи, у двери класса герра Бауэра; могла записывать свои мысли, делиться горячим шоколадом с Дарой, свернуться клубочком на подоконнике в папиной булочной. Я не была настолько глупа, чтобы допускать, что мы с этим немцем ровня, но в такие моменты я, по крайней мере, чувствовала, что мой голос все еще что-то значит.

Однажды гауптшарфюрер, когда я ему читала, даже откинулся в кресле и положил ноги на стол. Я дочитала до самого интересного места — до того момента, когда Аня входит в сырую пещеру в поисках Александра, и обнаруживает его жестокого брата. Мой голос дрожал, когда я описывала, как она шла в темноте, а под ее ботинками хрустели тараканы и пищали крысы.

Мерцающее пламя факела озарило сырые стены пещеры…

Он нахмурился.

— Факелы не мерцают. Так можно сказать только о пламени в камине. И даже если бы и мерцали, слишком шаблонная фраза.

Я взглянула на него. Я никогда не знала, что отвечать, когда он вот так критиковал написанное мною. Следует себя защищать? Или слишком самонадеянно с моей стороны открывать рот в этом странном товариществе?

— Языки пламени в камине танцуют, как балерина, — сказал гауптшарфюрер. — Парят, как привидение. Понимаешь?

Я кивнула и сделала пометку на полях блокнота.

— Продолжай, — приказал он.

Внезапный порыв ветра — и факел, освещавший мне дорогу, потух. Я стояла, дрожа, в темноте, не видя ни зги. Услышала шорох, движение.

— Александр? — прошептала я. — Это ты?

Я подняла голову и заметила, как внимательно гауптшарфюрер вслушивается в мои слова.

В темноте раздалось негромкое рычание, скорее даже урчание. Чирканье спички. Запах серы. Вновь ожил факел. Передо мной в луже крови сидел человек с безумным взглядом и спутанными волосами. Кровь капала у него изо рта и с рук, в которых он держал кусок мяса. Я отпрянула, задыхаясь. Мы находились в пещере в скале, где, по словам Алекса, он устроил себе скромное жилище. Я пришла сюда в надежде найти Алекса после того, как он сбежал с городской площади. Но это… Это был не Алекс.

Человек — хотя как можно назвать это чудовище человеком? — шагнул ко мне. Кусок мяса, который он держал в руках, имел руку, пальцы… И эти пальцы продолжали сжимать набалдашник позолоченной трости, которую я не смогла бы забыть, даже если бы и хотела. Нашелся Барух Бейлер!

Раздался стук в дверь, в кабинет заглянул младший офицер.

— Герр гауптшарфюрер, уже два часа, — напомнил он.

Я захлопнула блокнот и начала вставлять новый лист в печатную машинку.

— Я и сам в состоянии сказать, который час! — ответил гауптшарфюрер. — Идти нужно тогда, когда я скажу, что пора идти. — Он дождался, когда закроется дверь. — Не печатай пока, продолжай! — приказал он.

Я кивнула, опять перелистала свой кожаный блокнот, откашлялась.

Я почувствовала, как перед глазами все плывет.

— Виновато не дикое животное, — выдавила я из себя. — Это ты сделал.

Каннибал улыбнулся, зубы его были в алой крови.

— Дикое животное, упырь… К чему эти тонкости?

Гауптшарфюрер засмеялся.

— Ты убил Баруха Бейлера.

— Ханжа. Ты можешь, положа руку на сердце, сказать, что не желала ему смерти?

Я вспомнила все те случаи, когда сборщик налогов приходил к нам в дом и требовал денег, которых у нас не было, принуждая отца заключать сделки, чем все больше и больше загонял его в долги. Внезапно я почувствовала, что меня вот-вот вырвет.

— Мой отец… — прошептала я. — Его ведь ты убил?

Когда упырь не ответил, я набросилась на него — ногти и злость были моим главным оружием. Я впивалась в его плоть, пиналась, била его руками. Я либо отомщу за смерть отца, либо погибну, пытаясь отомстить!

Я продолжала описывать приход Алекса, терзания Ани, когда она пыталась примириться с тем, что человек, которого она полюбила, брат зверя. И кто в таком случае он сам?

Я поведала о поспешном бегстве Ани из пещеры, о том, как Алекс бросился за ней, как она обвинила его в том, что он мог спасти ее отца, но не сделал этого.

— Твой отец не единственный, кто тебя любит, — признался Алекс. — В его смерти Казимир не виноват. — Он отвернулся, скрывая лицо. — Потому что его убил я.

Когда я закончила, последние слова повисли в кабинете, как дым от дорогой сигары — приятный и резкий. Гауптшарфюрер медленно хлопнул два раза в ладоши, потом довольно пылко зааплодировал.

— Браво! — воскликнул он. — Такого я не ожидал.

Я зарделась.

— Спасибо.

Я закрыла блокнот и села, сложив руки на коленях, в ожидании, когда он меня отпустит.

Но гауптшарфюрер наклонился ко мне.

— Расскажи о нем еще, — велел он, — об Александре.

— Но я уже прочла все, что пока написала.

— Да, но ты же знаешь больше, чем написано. Он уже родился убийцей?

— Нет, с упырями все по-другому. Человек сначала умирает насильственной смертью.

— Между тем, — заметил гауптшарфюрер, — и Александра, и Казимира постигла одна и та же несчастливая судьба. Совпадение? Просто не повезло?

Он говорил о моих героях так, как будто они существовали на самом деле. Хотя для меня они и были настоящими.

— Казимир погиб, когда пытался отомстить за убийство Александра, — ответила я. — Именно поэтому Алекс чувствует, что обязан его защитить. А поскольку Казимир более молодой упырь, он, в отличие от Александра, не умеет контролировать свой аппетит.

— Следовательно, у обоих было обычное детство. Были любящие родители, которые водили их в церковь, отмечали семейные дни рождения. Оба ходили в школу. Подрабатывали продавцами газет, рабочими, артистами. Но однажды — так уж распорядилась судьба — очнулись и почувствовали жажду крови.

— Так гласит легенда.

— Но ведь ты же, ты писатель! Можешь написать все, что угодно! — возразил он. — Возьмем Аню. В какой-то момент она готова уничтожить человека, который, как она думает, убил ее отца. Тем не менее ты рисуешь ее как героиню.