— Зазря обижаешь меня, Фёдор Трифонович, — перебил Ванечка, — я сам его по весне пьяным видел.

— Брось! — строго перебил женский голос. — Не пьёт мой мужик, весь колхоз знает. Больным он домой шёл, а ты его за пьяного принял. Только скажу вам, товарищи-друзья, запить от такого двигателя можно. Горе же одно с ним!

— Не будет света! — закричал кто-то от дверей, запыхавшись.

— Вот те и хор!

— Эхма, обида какая!

— Товарищи, товарищи! — попросила женщина со сцены. — У меня есть предложение. Наш хор будет исполнять сибирские песни, а вы нас в зале поддержите, пойте вместе с нами.

— Исключительно правильно! — обрадовался председатель. — А мы тем временем керосиновые лампы сообразим. Товарищи, спичек зажигать не надо, кто это там балует?

— Поём песню сибирских партизан «По долинам и по взгорьям», — объявила женщина. — Знаете её?

— Зна-а-ем! — ответил зал.

Даже Андрейка знал эту песню. В прошлом году его научил петь её дед Егор.

Хор тихо начал:

По долинам и по взгорьям

Шла дивизия вперёд…

Зал, и вместе со всеми Андрейка, подхватил знакомые слова. Было необыкновенно интересно, вот так, в темноте, петь со всеми. И почему-то так хорошо пелось, как будто бы Омский хор стоял не там, на сцене, но и в зале. Андрейке легко было представить себя среди других на сцене в атласной розовой рубахе.

Когда затихли последние слова песни, все стали громко хлопать в ладоши.

— «Славное море»! — попросили из зала.

— Поём «Славное море», — согласилась женщина.

И эту песню знал Андрейка.

За несколько минут он успел уже забыть все свои сегодняшние обиды и неудачи.

Никогда он не думал, что в темноте так хорошо можно петь. И он пел так громко, как только мог. Он хотел петь громче всех, и действительно, голос у него был такой сильный, могучий, какой бывает только у баторов и мэргэнов в сказках.

Он пел ещё одну песню деда Егора, а сам всё время жалел, что не достал кусочек солнца для клуба. Как бы он здесь сейчас пригодился! Андрейка бы вышел на сцену и сказал:

«Не надо керосиновой лампы. У меня есть кусочек солнца. Вот он».

То-то бы все удивились и обрадовались!

Хорошо ли иметь сестру?

Конечно, Андрейка скучал по своему лебедю. Это замечали все, и, может быть, поэтому отец перестал брать с собой в отару Няньку. Уж кто-кто, а Нянька никогда не давала Андрейке скучать.

Дулма не отставала от мамы Сэсык. Раньше она любила играть с Андрейкой, а теперь очень редко они оставались вдвоём. Дулма всё ездит с отарой и зовёт Сэсык Нимаеву мамой. Когда это случилось в первый раз, Андрейка не мог тогда ничего возразить. Но Сэсык Нимаева была ведь его мамой…

Потом Андрейка ко всему привык.

Дулме сшили новый дэгыл с шёлковыми полосками на груди. Новые унты. Коричневое платье. Белый фартук, чёрный фартук, и вообще у неё всё было новое: белые, коричневые, чёрные ленты, сумка с двумя ремнями на застёжках, круглый пенал из настоящей стали, такой блестящий, что в него можно было смотреться, как в зеркало, карандаши, тетради и новый букварь. Бабушка Долсон связала ей из верблюжьего пуха рукавички-однопалки и чулки.

У Андрейки же всё было старое. Костюм старый, ремень старый. Пенал деревянный, в чернилах. Сумка с простой ручкой, тоже залитая чернилами.

И никто этого не замечал. Никому до этого не было дела. Раньше другое дело. Раньше всё было для Андрейки. А теперь даже леденцы делят пополам.

Но настоящий мужчина должен уметь скрывать свои обиды. Всё-таки Дулма его младшая сестра. А не у каждого человека есть сестра. У Афони, например, нет сестры.

И если разобраться, то старший брат вполне может обойтись без лент и фартуков. И даже без блестящего пенала и без сумки с двумя ремнями. Всё равно он бы не стал носить её за плечами, как Фиска-Анфиска. И это хорошо получилось, что Андрейкиной сестрёнкой стала Дулма, а не рыжая Фиска-Анфиска.

Может, она нарочно приезжала с Советской властью, чтобы посмотреть, чистые ли у него уши? Может, она тоже хотела посмотреть, нельзя ли стать Андрейкиной сестрой? Но нет, если уж надо иметь обязательно сестру, то пусть это будет Дулма, а не Фиска-Анфиска.

Дулма, как и Нянька, осталась дома.

Сначала она долго сидела на своей кровати в юрте и перебирала карандаши, ленты, тетради и рассматривала картинки в букваре.

Бабушка Долсон шила Андрейке тёплые штаны из овчины. Вера Андреевна уехала с отарой на Воронке, а отец — на Рыжике.

Андрейка постоял около бабушки, посмотрел, как она шьёт большой иглой штаны, но веселее ему от этого не стало. В таких штанах тепло зимой в степи, а в школу их не наденешь. Зато, когда будет «большое воскресенье» и Андрейка приедет в юрту, он не будет снимать эти штаны все десять дней. У Дулмы нет и не будет таких штанов, и это немножко утешило Андрейку. Он сходил в пустой сарайчик, поднял с земли три белых пера и сказал сопровождавшей его Няньке:

— Улетел Лебедь-Лебедин. Вера Андреевна говорит — прилетит обратно. Ты знаешь, где Индия?

Нянька виновато моргала длинными ресницами. Она не знала, где Индия.

— За Читой Индия, — сам ответил Андрейка.

— А почему он так хотел улететь? — раздался голос Дулмы.

Андрейка обернулся к дверям, но там Дулмы не было. Она хихикнула, и тогда в щель сарайчика Андрейка увидел её глаза.

— Там тепло, снегу нет.

— Совсем нет? — удивилась Дулма.

— Совсем.

— А в Чите есть снег?

Андрейка помедлил и честно признался:

— Не знаю.

— А папа сказал: когда лето придёт, повезёт меня в Читу.

— Ну и пускай. А я лебедя ждать буду.

— И тебя повезёт, — утешила Дулма.

— Хочешь, перо тебе дам? Мне лебедь три пера оставил.

— Дай, — согласилась Дулма.

— Не потеряй перо, — предупредил Андрейка. — Если потеряешь, он больше не прилетит к нам. В букварь положи.

— Положу. Хочешь, я тебе пенал отдам?

У Андрейки радостно забилось сердце, но он отрицательно покачал головой.

— Нет. У меня есть пенал. — Андрейка подошёл к стенке сарайчика и просунул в щель перо. — Возьми. Видишь, какое белое?

Дулма взяла перо и убежала.

— Я сейчас! — крикнула она.

Андрейка и Нянька вышли из сарайчика.

А Дулма тем временем положила в букварь лебединое перо, взяла свой пенал и побежала с ним к Андрейке.

— Вот. Возьми, — запыхавшись, проговорила она.

Андрейка повертел в руках замечательный, блестящий на солнце пенал, поднёс его к глазам и увидел себя с такими широкими губами и большим носом, с такими зубами, как у Рыжика… Ему стало очень весело. В пенале были карандаши, и Андрейка подумал, что Дулма совсем не жадная, а очень добрая.

— Нет, — сказал Андрейка, медленно поворачивая перед глазами круглый пенал. — У меня лучше. Мне этот не нравится. Этот для девчонок. — Не глядя на Дулму, он возвратил ей пенал.

Дулма тоже повертела его перед глазами и засмеялась.

— Сумку возьми. Я твою возьму, — великодушно предложила Дулма.

Но Андрейка снова отказался.

— Не-а. — Он мотнул головой. — Моя лучше. Твоя для девчонок. Афоня смеяться будет.

Он уже и сам вполне верил в то, что говорил. Пенал у него хоть и в чернилах, но зато в пенале есть перегородка и место для резинки. Да и сумка всё-таки не на ремнях, а с ручкой.

Андрейке очень хотелось подарить Дулме что-нибудь, но у него ничего не было. Тогда он вспомнил о камне, который нашёл на Чёрном озере. Камень он и отдаст Дулме.

Однако он тут же забыл об этом своём намерении. С Пронькиного лога, где в прошлом году тракторы распахивали целину, а нынче выросла пшеница, он услышал глуховатый перестук мотора.

И сразу же Андрейка вспомнил: дядя Костя Суворов сказал, что скоро приедет с прицепным комбайном убирать пшеницу.