Вжи-и-ик! Что-то опять пролетело мимо моего уха и вонзилось совсем рядом с тётиным в толстую доску.

Теперь я смог разглядеть, что это было: в доску около тётиного уха вонзился и остался там торчать острый топорик на длинной раскрашенной ручке. Но храбрая тётя даже глазом не моргнула, даже не вздрогнула, а продолжала себе спокойненько вязать.

— Ой, топор! — удивился я совсем тихо и даже от испуга прикрыл рот ладошкой.

Но эта тётя всё-таки услышала меня и поправила:

— По-индейски такие топоры называются томагавками.

Вжи-и-ик! Под мышкой у тёти вонзился ещё один такой томагавк. Я оглянулся и увидел того, кто их кидал.

Это был высокий мужчина с большим орлиным носом.

Из-за этого носа он и стал метателем томагавков.

В молодости он попробовал выступать как жонглёр, но шарики, которые он ещё в детстве научился ловко подкидывать, цеплялись за его выдающийся нос и падали на пол. Он попробовал дрессировать попугаев, но птицам казалось, что он своим носом всё время их передразнивает, они обижались и не хотели его слушаться. Он оставил попугаев и попробовал ходить по канату, но тяжёлый нос мешал ему сохранять равновесие. Он чуть было не стал клоуном, ведь стоило ему с его невероятным носом выйти на манеж перед зрителями, как те уже начинали хохотать до упаду, но тут кто-то вспомнил, что такие носы попадаются на каждом шагу у индейцев, — вот бы и ему стать индейцем…

И тогда он пошёл в метатели томагавков. Пришлось придумать себе и жене красивую индейскую фамилию, нельзя же, в самом деле, чтобы индеец был просто Васей Кукушкиным! И вот теперь цирковой шпрехшталмейстер перед их номером торжественно объявлял публике:

— ОТВАЖНЫЕ ИРОКЕЗЫ САНТОС-КУКУШКИНЫ!

Зрители громко хлопали, и никто уже не говорил, что у него длинный нос, или невероятный, или тяжёлый, все теперь восхищались, что он у него такой красивый, орлиный, настоящий индейский.

На голове Сантос-Кукушкина торчали, как полагается у индейцев, разноцветные перья, а чтобы уж совсем быть похожим на отважного ирокеза, Вася раскрасил себе лицо белыми и чёрными полосами.

Вот он достал из ведра новый топорик и грозно замахнулся им. Его орлиный нос даже помогал ему точнее прицеливаться.

— Не бойся, — прошептал мне на ухо Чарли Чаплин. — Он добрый дядя и очень бережёт свою жену.

В то же мгновение этот добрый дядя снова швырнул свой топор в тётю.

Вжи-и-ик!.. Топор вонзился прямо над тётиной макушкой. Мне было так страшно, что я даже забыл, что эти топоры называются томагавками.

— Мальчик! — ласково окликнула меня несчастная тётя. — Ты не мог бы мне немного помочь? Это совершенно безопасно.

Тут только я заметил, что бедная тётя привязана к доске толстыми канатами, какими обычно привязывают пароходы к пристани, чтобы они не уплыли, поэтому и она, наверное, не могла отойти от этого опасного места.

— Поможешь? — спросила она, улыбаясь.

И мне очень захотелось помочь этой отважной женщине.

— Пожалуйста! — крикнул я. — Я помогу вам, а как?..

Тут эта тётя спокойненько вылезла из своих канатов, которые, оказывается, висели на ней только для вида. Она поставила меня на своё место и сказала ласково:

— Вот спасибо! Постой здесь немного вместо меня, а я тем временем успею до представления ещё сбегать на рынок за покупками. Это очень удачно, что нам подвернулся такой удивительно симпатичный мальчик! Как тебя зовут?

— Петя, — негромко сказал я.

— Замечательное имя! — воскликнула тётя, чтобы подбодрить меня. — Просто исключительное! Ты смелый мальчик!

Я уже готов был занять место этой отважной тёти, но тут Чарли Чаплин вежливо приподнял свой котелок и сказал:

— Давайте-ка лучше я постою вместо вас, я, а не этот мальчик. Он ещё слишком мал и неопытен.

— Нет! — закричал я отчаянно и прямо-таки вцепился в тётю обеими руками. — Нет, я большой, мне уже пять с половиной лет!

Как мне хотелось самому постоять на месте этой тёти!

— Вы напрасно волнуетесь, — успокоила она Чарли Чаплина. — Этот смелый мальчик получит удовольствие. Мой муж мог бы, конечно, порепетировать и с нашим сыном, ему как раз тоже пять с половиной лет, но он сегодня плохо завтракал, и мы его за это наказали — пусть часок постоит в углу на руках. — Она схватила корзинку для покупок и, уже убегая, крикнула своему носатому мужу: — Не ленись, Вася, репетируй!

Мне всё-таки стало немного страшно, и я закрыл глаза, видя, что этот Вася Сантос-Кукушкин снова замахивается блестящим томагавком.

Но неожиданно вместо пронзительного «Вжи-и-ик!» раздался ещё более пронзительный крик моей мамы:

— Не позволю!

Я открыл глаза.

Милая, дорогая моя мама! Она твёрдо знала, что в её сына не следует швырять топоры, даже если они называются томагавками, она считала это опасным занятием, она… она… не хотела!

— Не позволю!

Мама смело заслонила меня своим телом. Она была взволнована и тяжело дышала. Сейчас она была похожа на львицу, которая защищает своего львёнка, на тигрицу, защищающую тигрёнка, на орлицу, защищающую орлёнка, на кошку, защищающую котёнка, на мышь, защищающую мышонка, — моя мама в эту секунду была похожа на нормальную маму, защищающую своего ребёнка.

— Будьте добры, — сказала она так тихо и так вежливо, что отважный ирокез Вася Сантос-Кукушкин перепугался насмерть. — Будьте настолько любезны, репетируйте, пожалуйста, свой номер со своим собственным сыном, но с моим крошкой этот номер у вас не пройдёт. Не надейтесь!

Индеец Вася даже побледнел под красной краской, покрывающей его лицо, а его орлиный нос покрылся каплями холодного пота, он даже не стал спорить.

— Пожалуйста, — тут же согласился он. — Ваше дело.

Глава пятнадцатая.

БОЛЬНАЯ ОБЕЗЬЯНКА

Чарли Чаплин помог нам наконец отыскать папиного друга детства Анатолия Анатольевича Дурова. Тот сидел перед столиком с зеркалом и мазал лицо специальной белой краской — гримом.

Папа тихонько подкрался к Дурову сзади, закрыл ему ладонями глаза и спросил нарочно страшным голосом:

— Угадай, кто я?!

Он думал, что Дуров нипочём не догадается, ведь они столько лет не видались, но Анатолий Анатольевич сразу узнал папу, хотя тот изменил свой голос до неузнаваемости.

— Шурик?! — радостно воскликнул Анатолий Анатольевич и обернулся.

— Толик! — воскликнул мой папа и хлопнул Дурова по плечу.

Они обнялись и от радости стали хлопать друг друга по спине.

— Шурик! — воскликнул Дуров и хлоп моего папу.

— Толик! — воскликнул папа и хлоп Дурова.

— Шурик! — хлоп…

— Толик! — хлоп…

— Шурик!

— Толик!

— Шурик!

— Толик!

Нам с мамой было очень приятно смотреть, как друзья детства обнимаются и громко хлопают друг друга по спинам: Хлоп-хлоп!.. Хлоп-хлоп! Хлоп-хлоп!..

Но они не просто хлопали друг друга, а при этом ещё вспоминали что-нибудь интересное из своего детства.

— А помнишь, Толик, — вспомнил мой папа, — как ты хотел научить кошку играть на балалайке?!

— А помнишь, Шурик, — вспомнил Дуров, — как ты однажды окунул голову в ведро с водой и не дышал целых две минуты?!

— А помнишь?!

— А помнишь?!

Смотреть на эту встречу было так весело, что даже Чарли Чаплину самому захотелось дружески похлопать кого-нибудь, но, так как под рукой у него не оказалось никого подходящего, он просто радостно захлопал в ладоши.

Но мой папа вдруг перестал хлопать Дурова, он вспомнил про нас с мамой.

— Познакомься, пожалуйста, Толик, это моя жена, а это мой сын.

Дуров поцеловал маме руку, а потом присел передо мной на корточки.

— Ну, здравствуйте, юноша! Как же вас зовут?

— Петя, — тихо сказал я. Меня впервые назвали на «вы».

Но тут лицо у Дурова стало вдруг грустным-грустным, таким грустным, что мой папа даже встревожился: