— Хотелось бы целиком прояснить картину, Павел Иванович…

— Мне она ясна, — поставил точку обладатель крокодиловых ботинок. — Кузьмук, вы свободны. Олег? Отвези капитана в больницу, пускай кто-то посмотрит рану. Не хватало еще — героями разбрасываться.

— Будет сделано, Павел Иванович.

Дорогие ботинки пришли в движение, прокурор, очевидно, решив, больше здесь делать нечего, зашагал прочь.

— Задержанного доставить прямо ко мне, — донеслось уже издали, напоследок. Захлопали дверцы, взревел мотор. Оставшиеся люди тоже засуетились. Чуть позже настал и мой черед. Двое дюжих милиционеров, с закинутыми за спины автоматами, в бронежилетах и касках, поставили меня на ноги, бесцеремонно потащили к темно-серой «Тойоте Лэнд Круизер», втолкнули в багажный отсек. Повалили носом в пол, сами взгромоздились на откидные сидения по бокам. Вскоре мы уже тряслись по проселку, вероятно, тому самому, где я раздавил мотоцикл капитана Репы. Затем протекторы запели по асфальту, кавалькада выехала на трассу. Распластанный на полу я не мог, конечно, следить за дорогой. Впрочем, это мне и не требовалось. Когда водитель сбросил скорость перед тем, как выполнить левый поворот, я и с завязанными глазами увидел синий дорожный указатель. Мы возвращались в Калиновку, словно она для меня стала черной дырой, с гравитацией которой не поспоришь.

VIII. День Второй. Правосудие в Калиновке

Летом светает рано. Ночь близилась к завершению, когда же омоновцы втолкнули меня в камеру, кажется, соседнюю с той, где я успел побывать накануне утром. А может, и в ту самую камеру, как знать, я не бывалый зэк, который загодя наверняка выцарапал бы где-нибудь надпись. Дверь со скрежетом захлопнулась, обдав спину тошнотворным дежа вю. Я оказался предоставлен своим мыслям и себе, но ощущения, что я принадлежу себе, не было, как, положа руку на сердце, и внятных мыслей. За сутки мое положение только ухудшилось, причем кардинально, катастрофически. Ясности по части странной и одновременно жуткой истории, участниками которой стали я и погибшие много лет назад бандиты, не прибавилось, зато честные люди в погонах, пытавшиеся мне поверить и помочь, расстались с жизнями. Я же, в свою очередь, превратился в главного кандидата на незавидную роль козла отпущения в глазах Пал Иваныча, местного прокурора, имея все основания считать его главарем местной преступной группировки и авторитетным членом мафии края. Что же, у меня были замечательные перспективы на будущее. Конечно, размышлял я дальше, Пал Иваныч был у меня в долгу, ведь это благодаря мне он избавился от занозы в заднице, какой, вне сомнений, был для него Станислав Терещенко. Только мне, вероятно, не стоило рассчитывать на благодарственную грамоту от руководства прокуратуры, меня ожидала пуля, причем, в самом лучшем случае, когда я все подпишу, чтобы их затея прошла на Ура.

В изнеможении, я опустился на койку, безвыходность положения парализовала ноги. Точнее, они вроде как сохраняли работоспособность, только им не на что было опереться. Я бы, пожалуй, отгрыз собственную лапу, как волк, угодивший в капкан, поставленный ушлыми охотниками, если б только и то, и другое, не было в моем случае виртуальным. Я ощущал себя погребенным заживо в этой камере, черное отчаяние поглотило меня. Проникло в каждую клеточку организма, удесятерило ее вес, я словно очутился на борту ракеты, запущенной в Преисподнюю, падающей в сердце Черной дыры, расплющенной чудовищной силой гравитации.

Успокойся же, черт бы тебя побрал! — увещевал я себя, но, уж какое тут могло быть душевное равновесие?

Чтобы хоть чем-то себя занять, а не сидеть в ожидании безумия, я подтянул колени к груди, попытался протащить стопы над руками, скованными за спиной наручниками. Видел в каком-то фильме аналогичный трюк. Как ни странно, он мне удался, естественно, не с первой попытки. Сначала довелось хорошенько попотеть. В конце концов, когда руки оказались спереди, я почувствовал себя немного лучше, не так, чтобы очень, но, гораздо комфортнее. Прислонился виском к холодному металлу каркаса нар, и почти сразу разобрал далекие голоса. Они звучали приглушенно, как будто доносились из соседней квартиры. Такое случается, когда принимаешь ванну в многоквартирном доме, где, как правило, неплохая акустика, потому как изоляция, заложенная строителями — дерьмо, и, волей-неволей улавливаешь звуки, далеко разносящиеся по воде, которая, как известно, неплохой проводник. Правда, сначала я не мог разобрать слов, лишь определил, что голоса мужские, а их обладатели хорошенько навеселе. То есть, я не то хотел сказать, не навеселе, а под градусом. Первое определение подразумевает, пускай и пьяные, но все же улыбки, в данном случае о них и речи не шло. Собеседники явно ссорились, причем, по-крупному, а, принимая в учет алкоголь, следовало предположить, дойдет и до рукоприкладства. Затаив дыхание, я навострил уши, невнятные голоса звучали все громче, словно спорщики приближались. Вскоре, я уже без особых усилий разбирал слова. Они оказались такими, что иней выпал у меня между лопаток.

— Леня, при всем уважении к тебе, ты ж знаешь, я за тебя в лепешку расшибусь, гадом буду, но, этого я сделать не могу. Не могу, бхххх, и точка, — твердил первый голос.

Я идентифицировал его, когда фраза уже была досказана. И, содрогнулся, сообразив, голос принадлежит обладателю крошечных, почти детских ножек, обутых в дорогущие сапожки из крокодиловой кожи. То есть, Пал Иванычу, Калиновскому районному прокурору.

— Можешь, бхххх на ххх, и сделаешь! — пролаял его собеседник. Теперь я узнал и его, по неподражаемым интонациям, заставившим кровь остановиться в жилах. Что ж, похоже, доктор Афян не преувеличивал, рисуя бандита Леню по кличке Огнемет неуязвимым. Вне сомнений, сейчас он был полон сил.

— Паша, бхххх?! Я тебя часто о чем-то прошу?! — теряя терпение, рычал Огнемет. Он, безусловно, здорово перебрал, алкоголь напоил его черной, разрушительной энергией и она, очевидно, искала выхода. Я мог не сомневаться, у кого имеются самые высокие шансы послужить громоотводом. Впрочем, они оставались высокими даже у районного прокурора, ведь он осмелился перечить человеку, который ни к чему подобному не привык, тем более, в пьяном виде.

— Ленечка, я тебя, как друга прошу, давай повременим, — слегка заплетался языком прокурор, мне показалось, в равной степени от водки и от страха. Если пил наравне с Огнеметом, мне оставалось лишь посочувствовать ему. — Как шум уляжется, — продолжал Пал Иваныч, — урод с потрохами твой — забирай. Захочешь, я ему самолично рога обломаю и в зад забью.

От меня не требовалось обладать способностями Павла Глобы, чтобы сообразить, о чьих воображаемых рогах разговор. Все же, я вовремя перебросил руки вперед, теперь было, чем утирать испарину.

— Ленечка, ну ты сам посуди! — взмолился районный прокурор. — Терещенко, ех его мать, мне в заместители региональное отделение блока этой сучары бесноватой протолкнуло, чтобы круглосуточно, как крот, под нас копал. Да они меня теперь с гххххх сожрут, если я им главного подозреваемого на блюдечке с голубой каемочкой не предъявлю. У меня и без того доказательная база на соплях, бхххх, держится, белыми нитками шито-крыто, пионер, бхххх, скумекает, откуда ноги растут…

— Ноги растут из жххх, — мрачно заметил Огнемет.

— Ну, не режь ты меня без ножа! — взмолился Калиновский прокурор. — Завтра, — он осекся, наверное, сверился с часами, — точнее, уже сегодня, всего через пару часов, как только глаза продерут, к нам в Калиновку столько ищеек причалят, зхххххххх, бхххх, считать! Каждый сххххх метр обнюхают…

— Пускай себе нюхают, — отмахнулся Огнемет. — Не твоя, бхххх, забота.

— Не моя?! — захлебнулся прокурор Калиновского района. — А что я им скажу?!

— Скажешь, чтобы шли, бхххх, на ххх! — пролаял Огнемет, мне почудилось — прямо у меня над ухом. Вздрогнув, я подался вперед в надежде разобрать, откуда же доносятся звуки. Однако, стоило мне изменить положение, как голоса собеседников смолкли, как будто в приемнике прикрутили регулятор громкости, или кто-то изменил частоту передачи, после чего сигнал пропал. В недоумении я косился то на дверь, то на стены, остававшиеся безмолвными, затем, повинуясь внезапному импульсу, вернулся в исходную позицию. Прильнул виском к холодному металлическому уголку, на котором держались нары.