Все время, пока длилась экзекуция (странно, но я перенес ее сравнительно легко), мы оставались в двух шагах от заброшенного хутора, ожидая прибытия следственной бригады. Ее вызвал по рации наскоро перевязанный капитан Кузьмук. Надо отдать ему должное — он не участвовал в избиении, напротив, даже уговаривал своих младших товарищей оставить меня в покое, вдруг Павел Иванович надумает довести меня до зала суда. Как выяснилось, Альбиноса последнее заботило мало, о чем он недвусмысленно сообщил милиционеру в довольно оскорбительной форме.

— Если ты не заткнешься, Петро, я ему, бхххх, еще и на грудь нхххх, чтоб морем пахло! — прерывисто дыша, выкрикнул Альбинос. Не стоило большого труда догадаться, о чьей конкретно груди «базар».

— Ну, и кто его так отдубасил, если журналисты спросят? — не унимался Кузьмук.

— Терещенко твой покойный, кто, бхххх, еще?!

Плюнув, Кузьмук кликнул одного из гопов, чтобы помог наложить повязку на рану. Она оказалась несерьезной, выпущенная Новиковым пуля прошла гораздо выше жизненно-важных органов, не зацепив ни сухожилий, ни костей. Правда, капитан потерял порядком крови, но ее в нем, учитывая телосложение борца сумо, было литров семь, никак не меньше. Как только бинты очутились, где полагается, Кузьмук, жалуясь на головокружение и тошноту, заставил все того же гопника тщательно протереть оружие. Затем, предварительно разрядив, они вложили его мне в руки, последовательно, сначала автомат, а, потом и пистолет прапорщика Новикова. Я подчинился безропотно, подумал — сопротивляться — бессмысленно, да и племянник Огнемета с Альбиносом постарались, отвадив у меня всякое желание брыкаться. Кроме того, стряпая улики, бандиты обмишурились, как на мой неискушенный взгляд. Подсунули мне автомат, которым так и не воспользовался Новиков, предварительно высадив из него патроны, одной длинной очередью в небо. Я подумал, любая экспертиза без проблем установит, это не то оружие, из которого были сделаны роковые выстрелы. Оглашать же свою мысль я, по понятным причинам, не стал.

— Вот так, — удовлетворенно ухмыльнулся Кузьмук, когда я оставил на оружии достаточно отпечатков, чтоб гарантировать себе пожизненное заключение. А, заодно, сообразил, зачем понадобился им живьем.

— Выходит, так, — проигрывая вслух ситуацию, сказал Кузьмук, — выманил, понимаешь, сотрудников на следственный эксперимент, хитростью завладел автоматом, угрожая им, забрал у Новикова пистолет. — Перечисляя мои мнимые «подвиги», капитан деловито загибал толстые пальцы-обрубки, поросшие густой рыжей шерстью. — Ну, а потом, значит, цинично убил. Сходится?

— Че ты усложняешь? — поджал губы Альбинос.

— Порядок есть порядок. — Кузьмук обернулся ко мне. — Вот ты и спекся, фраер. Спекся, бхххх, по полной программе.

Что спекся, это я понимал и без него. Сгорел мотыльком, обуглился старой покрышкой. Называй, как угодно, тут годился любой глагол, он совершенно не менял сути дела. Не переменило ее и прибытие целой милицейской бригады и прокурорских работников, к появлению которых столь тщательно готовился Кузьмук. Они прикатили на трех машинах, не меньше десяти человек, точно подсчитать мне было затруднительно, лежа плашмя и ничком с вывернутыми за спиной руками, снова закованными в браслеты. Как и следовало ожидать, буквально с первого взгляда вновь прибывшие пришли именно к тем выводам, на которые и рассчитывал Кузьмук. Моими показаниями никто не заинтересовался. Сам я благоразумно держал рот на замке, даже не потому, что Альбинос и младший из терминаторов разбили его на совесть, скорее, из опасения — дважды мне Терещенко не повстречать, следователи услышат лишь то, что захотят услышать. Судя по деятельности, которую они развили, речь шла о соблюдении формальностей, не больше. Тем более, что тон на поляне (это стало ясно практически сразу) задавал обладатель визгливого голоса и дорогих ботинок из крокодиловой кожи. Ботинки были тридцать пятого размера, от силы, можно было подумать, они принадлежат ребенку. Я не мог разглядеть лица их владельца, впрочем, этого и не требовалось, чтобы сообразить — он давно не ребенок, играет здесь первую скрипку, необычайно взвинчен, а на мой персональный счет — у него вообще никаких сомнений.

— Значит, этот отморозок застрелил Терещенко, — отрывисто бросил хозяин ботинок из крокодиловой кожи, когда очередь все же дошла до меня. Я отметил про себя отсутствие вопросительных интонаций в голосе. Фраза прозвучала, как утверждение, причем, безапелляционное.

— И его, и Новикова, Павел Иваныч, — подтвердил капитан Кузьмук. — Обох, сволота, как в тире положил.

Так вот, кто ты, гнида, — подумал я, сообразив, что удостоился чести наблюдать ботинки самого районного прокурора. Того самого, которому Терещенко собирался сделать сюрприз, да не сложилось, шеф оказался расторопнее. И, укатали Сивку крутые урки.

Ну, естественно, я должен был догадаться, кто одним из первых прискачет на место трагедии, убедиться, что все тип-топ. Без сучка, без задоринки. Главный законник, так вот ты какой…

Ну, плакали мои дела, значит…

— И Степана он, подлец, ухайдакал, — услужливо добавил кто-то из свиты.

— Кого-кого? — переспросил обладатель крокодиловых ботинок.

— Водителя Терещенко, — пояснили ему.

— Всех, значит, кончил? Вот урод.

Я подумал, у прокурора сейчас, должно быть, физиономия, как у кота, полакомившегося хозяйкиными сливками.

— Вы забыли Линкольна со Столыпиным, — не удержался я.

— Что-что? — насторожился хозяин ботинок. — Что эта мразь вякнула?

— А ему, видать, мало, Пал Иваныч, — с ненавистью процедил Кузьмук. — Вообще без тормозов отморозок…

— Может, под дозой? — предположил кто-то.

— Не удивлюсь, что так, — согласился Кузьмук. — Очень на то похоже. Это ведь он с утра налет на больницу учинил. Карету скорой увел. А водителю — чердак проломил. Теперь вот, и до Терещенко добрался…

— Я предупреждал Станислава Казимировича, — нравоучительно начал районный прокурор, — в нашем деле самодеятельность — до добра не доведет. Не в бирюльки играем, понимать надо. И ему говорил, и руководству, когда его только к нам прислали: прокуратура — не балаган, к которому привыкли политики, и не университетская кафедра, к которой Терещенко привык. Не с тем контингентом работать приходится, чтобы ошибаться два раза. Выезжаешь с подозреваемым на место, возьми ж ты с собой троих, пятерых сотрудников, мало никогда не бывает. Нет, им, дилетантам, хоть кол на голове теши. И вот, как в конце концов обернулось. А мне теперь расхлебывай…

— Вы хотите сказать, один человек, да еще в наручниках, ухитрился разоружить троих? — спросил незнакомый голос. У его обладателя все же зародились сомнения. Ну, что же, хотя бы один Фома неверующий все же нашелся. Это внушало надежды, но они скоро пошли прахом.

— Ну, наручники они с него по какой-то причине сняли, — ответил Кузьмук. — А оружие — у одного Новикова при себе было. А в самом Новикове — килограмм пятьдесят весу, это если с боекомплектом и бронежилетом взвешивать…

Готов поклясться, Кузьмук, не сдержавшись, ухмыльнулся.

— Вы-то сами, как здесь очутились? — допытывался все тот же голос.

— Я уже указал, — вспыхнул Кузьмук, — услыхали выстрелы. Рванули поглядеть, что к чему. Этот урод прям тут ошивался, видать, ключи от «Волги» искал, только водила их перед смертью в кусты швырнул. Ну, мы его и скрутили.

— Молодцы, — вставил кто-то из прокурорских работников. — И Степан, конечно, тоже хорош. Герой.

— А вы, капитан, всегда несете дежурство с посторонними?

— Я, чтоб вы знали, был на рыбалке, — голос Кузьмука завибрировал от праведной обиды. — На Генеральском озере, с километр отсюда будет, если по прямой. Вы ребятам лучше б спасибо сказали, что мне помогли. Одному б мне с ним не справиться…

— А отделал его кто?

— Кого его? — не понял Кузьмук.

— Задержанного…

— Послушайте, меня ранили в грудь, — засопел Кузьмук.

— И, правда, довольно, — вступился обладатель дорогих ботинок. — Человек совершил подвиг, не побоюсь этого слова, и я не потерплю, чтобы вместо благодарности…