— Ее нужно назвать в честь прабабушек, — сказала Мадлен, впервые увидев ребенка.

По ее лицу я поняла, что ей не понравилась азиатская внешность моей маленькой дочери. Но чего же она ожидала? Что у малышки будут светлые кудряшки и голубые глаза?

— А как звали ее прабабушек? — спросила я, потому что чувствовала себя слишком слабой, чтобы возражать.

Мне было понятно, что ребенок должен получить европейское имя. Какое имя я ему дам — это уже другой вопрос.

— Мария и Хелена, — сказал Дидье, который сидел рядом со мной, играя роль гордого отца.

Мадлен посмотрела на меня с возмущением, словно ожидала, что я заранее должна была знать имена прабабушек.

— Может быть, мы добавим также имена твоих бабушек? — предложил мой супруг.

Это вызвало у Мадлен еще больше скрытого негодования, но она вынуждена была произнести:

— Ну, это было бы справедливо, не так ли?

— Не слишком ли много имен для одного ребенка? — ответила я.

Я могла бы также спросить, что означают имена Мария и Хелена, но тем самым я бы еще больше рассердила свою свекровь, а мне это было ни к чему.

— Мария и Хелена — этого ведь достаточно, не так ли?

Мадлен была удивлена, как легко ей удалось меня убедить. Я надеялась, что благодаря этому мне будет легче находить с ней общий язык. Мою дочь окрестили в домашней церкви замка, и она теперь звалась Мария Хелена де Вальер.

В последующие годы мы жили довольно тихо и мирно. Вопреки мнению моей свекрови, что место замужней женщины — у плиты, я каждый день ездила на работу в Париж на маленьком автомобиле, который подарил мне Дидье.

Со временем мне надоели поучения Мадлен, а моя броня за это время стала настолько крепкой, что могла выдерживать враждебность. Когда наши отношения накалялись, я пораньше исчезала в своей комнате и садилась за швейную машинку. Мадлен терпеть не могла ее стука и держалась от меня подальше.

Дидье бо́льшую часть времени проводил в конторе отца. А если не там, то в объятиях своего любовника. Я знала, что мой муж использует маленькую квартиру, которую он снимал в Париже, в качестве любовного гнездышка. Но мне было все равно. Я должна была заботиться о Марии. Я кормила ее грудью, пеленала, сидела у ее кроватки, когда у нее резались зубы, не спала по ночам, когда она заболела ветрянкой. Дочь была центром моего мироздания, моим солнцем, вокруг которого вращалось все. Я жила только для нее, и постепенно тоска по Лорену стала стихать. Она оставила шрам на моем сердце, но бывали моменты, когда я могла смеяться от счастья, глядя на успехи Марии.

Когда она стала достаточно взрослой, чтобы ездить со мной в ателье, я гордо показала ей там все. Клиентки были в восторге от моей дочери и постоянно спрашивали о ней. За какие-то несколько недель они надарили ей кучу платьиц, туфелек, ленточек и сладостей. Мне было немного неловко, но было бы невежливо отклонять эти проявления внимания.

— Только смотри, чтобы Мария не увязалась за кем-нибудь из этих женщин, — в шутку предупредила меня мадам Бланшар. — Будет довольно трудно найти ее на улицах Парижа.

Я смеялась, но тем не менее на всякий случай внушала своей маленькой девочке, которая еще толком и ходить-то не умела, чтобы она не доверяла чужим людям. Мария очень хорошо усвоила мои наставления, и они пригодились ей, когда она научилась бегать.

Моя свекровь прожужжала мне все уши о том, что это нехорошо, что я хожу на работу, да еще и беру с собой ребенка.

— Женщина должна заниматься домом, как только у нее появляются дети, — ворчала она и в тот вечер.

Дидье не было — отец послал его в деловую поездку в Нью-Йорк. Свекор же в порядке исключения находился дома. Я была одна против них двоих, потому что Мария была еще слишком маленькой.

Больше всего мне хотелось притвориться, будто у меня мигрень, однако и тогда Мадлен все же настояла бы на совместном ужине.

— Дидье разрешает мне ходить на работу, — попыталась я отразить упреки свекрови. — Кроме того, Мария находится рядом со мной, и я за ней присматриваю.

— Было бы гораздо лучше, если бы ты отдала ее на попечение гувернантки, чтобы девочка получила хорошее воспитание.

Разумеется, мой свекор считал, что сама я воспитаю ребенка плохо — в особенности из-за того, что позволяю дочери общаться с простыми людьми.

— И, кроме того, ты должна оказывать больше влияния на своего мужа, — продолжал он, с сердитым видом разрезая мясо ножом.

Мясо было очень нежным, но у Поля был такой вид, словно он имел дело со столетней говядиной.

— У него голова забита разной ерундой, а по ночам он шатается по Парижу. Это нехорошо, он должен заботиться о своей семье.

Я не могла сказать Дидье, чтобы он проводил больше времени дома. Ведь мы с ним договорились, что он может делать все, что хочет.

— Да, месье, — сказала я, стараясь проглотить злость вместе с куском мяса.

Мой спокойный ответ не удовлетворил свекра.

— От твоего «да» нет никакого толку! Я ожидаю действий! Когда Дидье в следующий раз покажется дома, ты должна с ним поговорить. И будет хорошо, если у вас появится еще один ребенок. Нашей семье нужен наследник, который не даст угаснуть имени де Вальер.

От этого известия Дидье, конечно, придет в восторг!

Раньше я реагировала на такие требования робко, стараясь соглашаться с родителями Дидье в надежде, что тогда они оставят меня в покое. Но последние месяцы сделали меня тверже. Слушая их обвинения, я мысленно смеялась. Услышав заявление о том, что мы с Дидье должны произвести на свет еще одного ребенка, я чуть не расхохоталась. К счастью, мне удалось взять себя в руки, иначе мог возникнуть скандал.

— Я поговорю с ним об этом, когда он вернется. Нью-Йорк, к сожалению, не находится за углом.

Поль сердито взглянул на меня, но промолчал, потому что, очевидно, по его разумению, это не подлежало обсуждению.

Я мысленно перенеслась в Нью-Йорк. Если бы все было иначе, я бы чудесно провела там время с Лореном. Может быть, в этом городе я сообщила бы ему о том, что беременна. Ведь я забеременела бы в любом случае. Меня охватила глубокая тоска по Лорену. В этот вечер мне очень хотелось пойти к его могиле, но на улице была плохая погода, дул сильный ветер, срывавший с крыш черепицу и ломавший ветви деревьев. Я стояла у окна и смотрела на разбушевавшуюся стихию, прислушивалась к вою ветра и глядела на молнии, которые угрожающе сверкали над низко висевшими тучами. Я думала о Лорене и плакала из-за того, что я наделала, из-за того, что случилось. Я также думала о Тхань и о том, что я, наверное, больше никогда ее не увижу. А потом я забралась в постель. Мне было очень плохо. К счастью, сон пришел быстро, и возращение Дидье и отъезд Поля стали на одну ночь ближе.

На следующее утро я проснулась от жалобного крика. Я испуганно вздрогнула и, когда поняла, что он доносится из спальни свекрови и свекра, выскочила из комнаты, даже не набросив на себя пеньюар. Одна из служанок с белым как мел лицом шла мне навстречу.

— Что случилось? — спросила я ее.

— Господин… — Она нерешительно дергала ленточки на своем фартуке. — Он…

Больше ей не нужно было ничего говорить.

Войдя в спальню, я увидела, что Мадлен сидит на краю кровати и плачет. Она обхватила ладонями лицо своего мужа, однако Поль де Вальер не хотел просыпаться.

— Мадам, что произошло? — спросила я.

Я все еще не могла обращаться к ней «maman». Она мне этого не предлагала, а я не могла самовольно позволить себе такое.

Мадлен, казалось, не слышала меня. Но я поняла, что стряслось.

— Я вызову врача! — заявила я, выбежала из комнаты и помчалась вниз, в помещение для слуг.

— Врача! — крикнула я. — У кого-нибудь из вас есть номер его телефона?

Мартин, мажордом, немедленно принес мне номер доктора Реми. Я поспешила к телефону.

Я огорченно сообщила врачу о том, что произошло, и он пообещал мне немедленно приехать. Я нервно ходила по фойе взад и вперед.

По лицам слуг я видела, что они поняли: месье Поль умер. И я тоже это знала. Но я боялась даже представить, что будет теперь с Мадлен. И с Дидье. Сначала погиб его брат, а теперь умер отец. У меня возник вопрос: не я ли навлекла на эту семью проклятье?